Воскрешение сына Наинской вдовы — второе чудо, которое совершил Христос, чтобы люди могли поверить в Его собственное воскресение; в христианстве все не по-человечески; если мы по-настоящему христиане, то мы не привязаны к жизни, не привязаны к тому, чтобы с кем-то видеться на земле; Наинская вдова христианкой не была, как и сами апостолы в то время; отречение от мира обязательно абсолютно для всех христиан; по мере того, как мы получаем дары Божьи, мы сами меняемся, потому что благодать Божья нас меняет — “любовь Божья отрешает от мира”; по-христиански Наинской вдове должно было быть важно не то, чтобы еще несколько лет пожить с сыном на земле, а чтобы быть с ним в вечности; по мере того, как мы начинаем узнавать и любить Бога, наше отношение к ближним становится более похожим на то отношение, которое имеет к ним Бог.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы слышали евангельское чтение о воскрешении сына Наинской вдовы. Это было второе чудо воскрешения из трех, которые совершил Господь для того, чтобы люди потом могли легче поверить в Его собственное Воскресение. Сначала Он воскресил дочь Иаира, которая только что умерла. Хотя близкие и успели заметить, что она умерла, но с какой-то долей правдоподобия можно было сказать, что она спит.

Теперь Он воскрешает сына Наинской вдовы, про которого невозможно сказать, что он не умирал, потому что его уже несли в похоронной процессии. Однако внешне он еще ничем не отличался от живого, потому что в южных краях, а именно там происходило действие, всегда хоронят в тот же день, а не так, как принято у нас, когда хоронят далеко не в первые сутки. Поэтому сын вдовы еще не успел подвергнуться тлению, но его уже хоронили. В таком виде Господь его воскресил.

Наконец, третье воскрешение, которое произойдет позже, — это воскрешение Лазаря. Спустя много времени после того, как его похоронят, когда он уже смердел, будет совершено это чудо. Этими тремя чудесами постепенно, от более вероятного к более невероятному, подготовлялось чудо воскресения мертвых. Таков догматический смысл сегодняшнего чуда. То есть оно было нужно для того, чтобы показать воскресение мертвых.

Но мы знаем, что всякий евангельский эпизод содержит не только догматический смысл. Конечно, любой эпизод в Евангелии имеет догматический смысл, который объясняет что-то очень важное в нашем вероучении. Но одновременно там должен быть и другой смысл, который можно назвать аскетическим, — он объясняет нам, как жить в нашей повседневности. Какой же аскетический смысл в этом рассказе?

Вроде бы никто у нас никого не собирается воскрешать, и никто из нас не воскресал. На первый взгляд кажется, что рассказ отвлеченный. Но это не так. Во-первых, мы все соприкасаемся со смертью наших близких, и не один раз, а много раз. Я намерено не говорю сейчас, что мы все с нашей собственной смертью еще встречаемся, но еще раньше встречаемся со смертью наших близких.

Конечно, это вызывает скорбь. Мы теряем близких и по плоти, и по духу, — в разных случаях мы испытываем скорбь. Вот такое горе переживала и Наинская вдова, потерявшая единственного сына. Христос ее пожалел и воскресил ей сына. Пожалел, и поэтому воскресил – об этом прямо сказано в сегодняшнем чтении. Возникает тогда вопрос: почему же Он больше никого не пожалел? Почему пожалел только эту вдову?

Разве мало было хотя бы во время земной жизни Христа тех, кто нуждался в жалости, я уже не говорю обо всей истории человечества, которая тоже промыслом Божиим регулируется и управляется? Почему же Он других не пожалел? Здесь уже можно понять, что не все так просто. Можно сказать, что для демонстрации воскресения не нужно было воскрешать очень много мертвых, можно было просто воскресить кого-то. Для этого и хватило всего лишь трех умерших. Причем тут тогда жалость?

Ведь дело в том, что все-таки вдову Он пожалел, а всех остальных нет. Что мы дальше видим в христианстве? Часто ли там кто-то из святых воскрешает мертвых? Да, бывают такие чудеса, совершенные христианскими святыми. Однако, среди многочисленных чудес, которые совершали святые, такого рода чудеса достаточно редки. А если мы посмотрим ближе на христианские аскетические поучения, то увидим там вообще противоположное тому, чего, казалось бы, следовало ожидать.

Один из великих египетских отцов тоже имел дар воскрешать мертвых. Хоть он и жил в пустыне, но все-таки недалеко от него были деревни, где жили простые люди, коптские христиане. Этот святой отец не хотел, чтобы к нему приходили за исцелением, не хотел, чтобы люди ему докучали, потому что, если про тебя идет слава, что ты чудотворец и ты исцеляешь всех, то о безмолвной жизни уже можно забыть.

И вот один человек, у которого умер младенец, узнал о способностях чудотворения этого святого, и о том, что если просто принесет младенца и попросит его воскресить, то святой его прогонит обязательно. Но этот человек пошел на хитрость. Он принес своего мертвого младенца к двери кельи этого святого и положил на пороге. А когда святому необходимо было выйти из кельи, то он чуть не споткнулся об этого младенца, обругав его: что ты тут лежишь? Иди домой! Младенец встал и пошел домой. То есть отец младенца специально на это надеялся, что святой произнесет именно эти слова и тем самым его воскресит.

Из жизни египетских монахов можно и другой случай вспомнить. Два брата ушли в монашество и уже много лет подвизались в монастыре, а их престарелая мать решила совершить путешествие к ним, чтобы хотя бы перед смертью их повидать. Они никак не хотели с ней встречаться, потому что ушли от мира. Несмотря на то, что братия монастыря уже говорили, что мать их очень докучает, и лучше к ней выйти, чтоб она, наконец, ушла, братья все равно не выходили.

Но по настойчивости матери они все-таки спросили через дверь: ты хочешь в сем веке нас видеть или в будущем? Она сказала так: если я сейчас вас не увижу, то в будущем веке точно увижу? – Увидишь! – Тогда я не хочу вас видеть здесь, потому что хочу увидеть там.

И тогда мать ушла. Вот такие были христианские женщины, и эта мать, конечно, тоже была православной христианкой. Почему же такого утешения не было Наинской вдове? Почему здесь все по-человечески, а в христианстве все не по-человечески получается? Почему так все строится: если увидишься здесь, то не увидишься там; если хочешь увидеться там, то лучше не видеться здесь; если умер младенец, то никакого сострадания родителям, по крайней мере, оно никак не выражается? Почему такое разное получается отношение к скорбям человеческим? Ведь скорбь о потере близкого – это самая главная скорбь, это ведь не болезнь, не потеря богатства.

Получается большая разница в отношении к скорбям по потере близких людей у наших учителей благочестия и у Христа. Но надо заметить, что разница еще и в том, к кому обращены эти чудеса. Христос творил чудеса среди людей, которые христианами не были. По сути дела, даже апостолы, ближайшие Его ученики, не были христианами и Его не понимали. А что говорить о простых людях, которые, собственно говоря, и были теми, над кем совершались эти чудеса?

Если бы Христос не отвечал на их обычные человеческие потребности, они бы Его вообще не стали слушать. То есть для того, чтобы они получили какое-то к Нему доверие, чтобы Он вызвал в них настоящий интерес, нужны были чудеса. Особенно в самых важных делах – в вопросах жизни и смерти.

В христианстве другие люди. Если мы по-настоящему христиане, то мы не привязаны к жизни, не привязаны к тому, чтобы с кем-то видеться на земле. Мы не привязаны к тому, чтобы самим быть на земле. Отречение от мира, которое у нас справедливо ассоциируется с монашеством, – монашество для того и создано, чтобы быть отречением от мира, — все-таки не какой-то идеал только для монахов.

Отречение от мира – это то, что провозглашено в Новом Завете, а не в каких-то более поздних монашеских уставах. Об этом необходимо помнить, хотя многие склонны забывать. Отречение от мира проповедано абсолютно для всех. Апостол Иоанн Богослов в своем послании говорит: “Не любите мира и того, что в мире”.

В Новом Завете говорится, что мир во зле лежит. И это говорится ученикам, а не каким-то отдельным монахам: “В мiре скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мiр”, то есть “потому что Я победил мир”. Еще много другого сказано на эту тему, что любовь к миру – это вражда с Богом. Это христианство.

Но если я даже и понимаю, что христианство заключается в отречении от мира и придании себя жизни вечной, или просто хочу это понимать, этому верить и следовать, но от понимания и желания таким стать, такими мы еще не станем. Конечно, без понимания и без желания точно не станем, но и этого совершенно недостаточно.

Поэтому Господь показывает нам, что мы должны молиться Богу обо всем, что мы сами понимаем. Начинаем мы с того, что молимся о каких-то глупостях: в младенчестве просим каких-то игрушек у родителей, а если мы становимся хоть сколько-нибудь религиозными младенцами, то молимся Богу о каких-то своих младенческих надобностях. Бог удовлетворяет многие из этих надобностей, по крайней мере, те, которые нам не во вред. Для чего?

Для того же, для чего и родители так поступают по отношению к своим детям, — чтобы дети понимали, кто такие родители, научились им доверять и просить у них. По мере того, как мы получаем дары Божии, мы сами меняемся, потому что благодать Божия нас меняет. Мы начинаем узнавать Кто такой Бог. Как говорят святые отцы, “любовь Божия отрешает от мира”.

Постепенно для нас все больше и больше мир начинает блекнуть. Он становится все менее интересным и привлекательным сравнительно с той жизнью, которая нам открывается благодаря воздействию благодати Божией. Конечно, должно быть это воздействие. Мы должны отличать его от всяких человеческих обстоятельств, житейских, которые могут прийти к нам на помощь. Хотя ими тоже проявляется помощь Божия, но мы должны научиться видеть ее саму, помощь Божию, а точнее говоря, самого Бога.

По мере того, как нам это удается, мы отрешаемся от мира. Через такие вроде бы и неважные вещи, — а в сравнении с христианством даже и воскрешение сына Наинской вдовы становится неважным, потому что ей важно не то, чтобы еще несколько лет пожить с сыном на земле, а бесконечно важнее быть с ним в вечности, тем более, что она сама уже была пожилая, и ей самой бы пришлось уже скоро умереть, — но именно через такие вещи мы начинаем узнавать и любить Бога.

А по мере того, как мы начинаем узнавать и любить Бога, мы перестаем любить все остальное. Мы не перестаем любить ближних, но наше отношение к ним становится более похожим на то отношение, которое имеет к ним Бог. Никто из людей не будет любить других людей больше, чем их любит Бог, но мы должны к этому стремиться.

Противоречие между поведением монахов, о которых я рассказал сейчас, и поведением Христа, о котором мы слышали сегодня в Евангелии, не является таковым, а просто речь идет о разных духовных состояниях тех, к кому обращены эти чудеса. Истории про монахов, во-первых, обращены к христианам, и самое главное, к сознательным христианам, которые сами стремятся в идеале стать такими же монахами или, по крайней мере, подражать им, елико возможно.

Поэтому неудивительно, что бывают вещи, которые в развитии оборачиваются своей противоположностью. Вроде бы начинаем с того, что просим Бога помогать в наших земных делах, а потом, наоборот, перестаем обо всем этом просить. Так и в нашем богослужении — мы в каждой литургии молимся о разных житейских вещах: о благорастворении воздухов, об изобилии плодов земных, о милости жизни рабов Божиих и так далее. Это все земные прошения, и они у нас в каждой службе.

Но от них мы возводимся к другим прошениям, которые заключаются в том, чтобы получить нам “вместо земных небесная” (в тайных молитвах литургии), получить нам жизнь вечную в Боге.

Аминь.