Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память нашего митрополита Вениамина  и с ним пострадавших особенно близких ему людей. Когда они пострадали, тогда и стало понятно, что будет с Российской Церковью, кто там находится, какие люди, куда они пойдут. Если смотреть задним числом, то это стало понятно, а для современников было, конечно, не так, а постепенно.

Его очень долго держали под арестом, и очень долго было никому не понятно, куда это все пойдет. Под арестом держали очень большую группу, там было несколько десятков человек, а он был главным обвиняемым. В результате потом большинство просто отпустили, а кому-то дали незначительные сроки, и сидели они в очень комфортабельных условиях, так что из дома заключения ходили к себе домой в отпуск, подрабатывали уроками, сидя в тюрьме – вот настолько было все удобно. Трудно представить, но советская власть вначале была именно такая.

Тем не менее, трех человек расстреляли, в том числе нашего митрополита Вениамина, Ивана Ковшарова – присяжного поверенного, и Владимира Новицкого, который был главой Союза православных братств. Эти люди возглавили самоорганизацию мирян и оказались расстрелянными, как и митрополит.

Конечно, когда это произошло, то многие, и даже многие большевики, думали, что произошло какое-то недоразумение между советской властью и церковниками, кто-то кого-то не так понял, одни пошли на принцип, а другие тоже пошли на принцип, в результате погорячились обе стороны, и потери эти «уже не вернуть», как выражались тогда в прессе, — но впредь, может быть, все будет лучше. На самом деле это, конечно, было не так. И те, кто были главные действующие лица, – и с той, и с другой стороны, – понимали, что происходит.

С нашей стороны — это был митрополит Вениамин и расстрелянные вместе с ним два мученика, а с той стороны – это некие большевики, которые понимали, что митрополита надо убить не потому, что он в чем-то виноват, а чтобы всех запугать. И запугать надо не потому, что большевики плохие и хотят всех испугать, а потому, что большевики действительно хотят разрушить Церковь. Для этого нужно держать в страхе – это важный элемент политики террора. И под этим страхом заставить остальных выполнить то, что они хотели.

В это время, как все помнят, началось обновленческое движение. То есть нашлись люди из числа дореволюционного духовенства, которые в 1922 году были на видных местах, и которые пытались заставить митрополита Вениамина, чтобы он к ним присоединился, и чтобы они, таким образом, возглавили новую церковь на условиях всяческого приятия советской власти – «красную церковь».

Если бы митрополит Вениамин пошел на их предложение, то, разумеется, он был бы даже номинально главой этого нового движения, но так как он не пошел, то этим он подписал себе приговор. Он это прекрасно понимал. Многие люди, которые вместе с ним были даже арестованы, не вполне понимали, какие здесь ставки.

Дальше пошло расслоение. К обновленческому движению присоединились многие карьеристы, в том числе будущий первый советский патриарх Сергий, сразу ставший одним из лидеров обновленческого движения. Но уже в 1923 году он понял, что из этого главное церковное движение не получится, и что большевики будут договариваться с другими, и поэтому он вернулся к патриарху Тихону. Конечно, его надо было не принимать в качестве священнослужителя, а принять в качестве мирянина, но тогда на это никто пойти не мог, и вот поэтому получили то, что получили. Но это было потом.

А многие из тех, кто не пошел к обновленцам, которых тогда называли еще «обнагленцами», потому что все это их движение имело слишком мерзкий вид, — в чисто духовных и догматических, аскетических и канонических вопросах думали совершенно так же, как обновленцы. Поэтому они не считали их расколом, считали, что с ними излишне строго обращаются некоторые архиереи, как, например, патриарх Тихон, который попал под дурное влияние, как тогда считалось. И вот надо идти на какой-то компромисс – такую они имели точку зрения.

Среди них были будущие сергиане, в том числе будущий митрополит Ленинградский – Николай (в монашестве Григорий) Чуков, который оставил интересные мемуары обо всем этом времени. Он сидел вместе с митрополитом, был его соратником, но в тоже время он не понимал, почему так строго с обновленцами, почему их не принимают, а это ведь такие же люди, просто несколько поторопились или несколько струсили, и с ними надо как-то по-человечески. Он не понимал, что обновленцы вообще отпали от Церкви, поэтому вскоре отпал точно так же, как и они.

Вот чему это нас научает? Конечно, очень многому, но надо сказать хоть немножко. Мы сами знаем, что бывает с приходами или целыми движениями, которые переходят в истинное православие. Очень многие думают, что это какая-то такая легкая жизнь, что теперь мы будем жить, как раньше, только еще лучше – раньше мы были неистинными, а теперь будем истинными. А потом оказывается, что все это не совсем так.

Начинаются какие-то страхи и запугивания со стороны внешних сил, и многим уже не хочется, и они как-то тормозят, отпадают. А если уже, действительно, начинаются какие-то гонения или хотя бы отдельные элементы гонений, то все уже говорят, что нет, мы так не думали. И в результате остается очень мало тех, кто идет сознательно.

Вот так же было с митрополитом Вениамином. Его поддерживало абсолютное церковное большинство. Он был крайне популярным, он был избран митрополитом епархиальным собранием, потому что его популярность в городе была действительно огромной. Он был замечательным пастырем, и много еще было верующих людей в 1922 году. И вот его все поддержали, и в основном все пошли за ним. За обновленцами пошли немногие, несмотря на весь административно-чекистский ресурс, который был за них.

Но это в течение первого года, может быть. Даже несмотря на расстрел митрополита Вениамина, — который, конечно, охладил очень многих, и многие пошли к обновленцам после этого, — но все-таки еще не в подавляющем большинстве. А когда это продолжается год за годом хотя бы лет пять, то, конечно, многие думают, что зачем так – ведь можно и эдак, можно и попроще, можно пойти на компромисс…

Не идут на компромисс только те, кто понимает, что не просто это неприятно, что не просто это плохо вообще. Мало ли что плохо? Много на что мы в жизни идем, несмотря на то, что это плохо, выбирая меньшее зло. А вот именно это совсем нельзя. Отступать от Церкви догматически – это совсем нельзя.

А как это понять, что это совсем нельзя? Церковь, которая отступила догматически, от той, которая не отступила, внешним образом вообще никак не отличается. Те же самые службы, только других епископов поминают, а больше никакого отличия нет. Значит, отличие должно быть где-то глубже, не на уровне внешних различий.

В какого Бога я верую? В этого или в другого? А этот Бог, в Которого мы веруем, если мы христиане, говорит, что эти «мелочи» очень важны. Недаром мученики принимали свои страдания, чтобы не отпасть. Ведь они не для собственного совершенства принимали мученические страдания, а для того, чтобы вообще не отпасть от Церкви. А что  означало «отпасть»? Это не всегда означало принести жертву идолам. Иногда это означало просто, чтобы бросить крупицу ладана незаметно на идольский алтарь.

Можно даже было и этого не делать, а купить справку методом коррупции, о том, что ты, якобы, принес жертву, а на самом деле ты этого не делал. «Libellus» назывались такие справки, а те, кто их покупал, не принося жертву, назвались «либеллятики». Но они все равно считались отпавшими от Церкви. Ведь покупавший справку говорил, что он готов принести жертву. Эти люди, если не каялись, то умирали вне Церкви, а если каялись, то их в Церковь принимали, но уже без возможности служить, если они были в священном сане, и только через покаяние, то есть не разрешали сразу причащаться.

То же самое происходит и в наше время.  Многие люди просто из-за какого-то удобства – в 1922 году это была хотя бы забота о «шкуре» — думают, что можно и так. Конечно, хотелось бы эдак, но если это так опасно, если это так неудобно, то можно и так. А вот на самом деле – нельзя.

Поэтому если мы хотим быть именно в той Церкви, которая спасает, от которой есть реальная польза, то надо быть с ее святыми. А быть с ними – это значит выбирать в наших новых ситуациях, в которых мы впервые оказываемся, то же самое, что выбрали бы на нашем месте они.

Аминь.

епископ Григорий