Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня у нас Неделя о слепом, и надо было бы говорить об этой истории, но поскольку обо всем сразу сказать нельзя, и об этой истории уже много говорено, и мы читали Синаксарь, и многое здесь понятно, то поэтому я о ней ничего не буду говорить. А вместо этого скажу о том, что у нас сегодня память святителя и священномученика Димитрия, епископа Гдовского – одного из творцов, можно сказать, Катакомбной Церкви. И заодно кратко скажу, что скоро у нас будет память его ближайшего сотрудника – протоиерея Федора Андреева, память которого всего лишь через шесть дней. Поэтому можно помянуть их обоих.

Итак, в 1920-е годы Российская Церковь оказалась в таких условиях, о которых никто никогда не предполагал, что она окажется.  Конечно, кто-то когда-то все-таки предполагал, например, Игнатий Брянчанинов  еще в XIX веке, но большинство тех людей, которые оказались, естественно, ничего не предполагали. И даже если они читали все предостережения, то пропускали мимо ушей, как водится, и если даже понимали слова, то не понимали смысла.

Оказалось, что люди, которые всю жизнь готовились к одному, были вынуждены делать что-то другое. Лучше всего было тем, кто всю жизнь готовились служить хозяину – великому государству. Им ничего особо не надо было менять. Просто большевицкое государство оказалось такое, что с ним трудно было договориться. Большинство из них пошли в обновленцы, когда было можно – в 1922 году.

Характерно, что Сергий Страгородский был, конечно, в первых рядах – он не просто пошел в обновленцы, а был среди зачинщиков всего этого движения. Но когда изменился ветер, и стало ясно, что обновленческое движение не принесет советской власти тех успехов, на которые она рассчитывала, он оттуда перебежал обратно к «тихоновцам», и дальше происходили всякие события, о которых можно прочитать где угодно — это сейчас всюду описано. Но что происходило с теми людьми, которые хотели служить Богу?

Димитрий Любимов был протоиереем, белым священником, уже овдовевшим. Он был сыном своего отца – тоже священника, который ко времени революции, конечно, уже давно умер. Отец был настоятелем церкви в Ораниенбауме, и его духовным чадом был Иоанн Кронштадтский. То есть Иоанн Кронштадтский ездил исповедоваться из Кронштадта регулярно к отцу епископа Димитрия Любимова, и будущий епископ Иоанна Кронштадтского знал с детства.

Когда произошла революция, Димитрию Любимову исполнилось шестьдесят лет, и за плечами была уже целая жизнь почтенного, верующего, любимого прихожанами протоиерея – в близком пригороде Петербурга, в Ораниенбауме. Казалось бы, осталось служить сколько есть силы, и все – уже ничего нового происходить не должно. Но революция все изменила.

Оказалось, что большинство тех людей, которые были архиереями после революции, даже если они не исчезли куда-нибудь в эмиграцию или умерли, или еще что-нибудь, оказались профессионально непригодными. Они либо побежали к обновленцам, либо они просто сидели на своих кафедрах, но как просто какие-то мешки, которые можно передвигать указами верховного командования, но которые сами были не более работоспособные, чем табуретки. Или это были люди какие-то рассеянные, которые делали что-то, пытались, но метались в разные стороны.

Поэтому патриарх Тихон понял, что сейчас надо рукополагать в епископы таких людей, которых раньше бы никогда епископами не сделали. И он стал просто «скрести по сусекам» — людей всякого образования, сословия, жизни, если только они были верующими людьми, и им можно было доверять, причем это независимо от их политических пристрастий – то есть там могли быть крайние черносотенцы и даже весьма «красноватые» люди, а большинство, конечно, просто где-то посередине — все они шли в дело у патриарха Тихона.

И так в рамках этой политики, правда, уже после смерти патриарха Тихона – это уже был 1926 год — был рукоположен епископ Димитрий, потому что он был заслуженным, верующим человеком. Сил у него было не очень много, но какие-то были, и предполагалось, что пока вот такие тяжелые условия, он послужит архиереем – далеко не лидером, а просто одним из архиереев в Петроградской епархии.

Петроградская епархия в то время никем не возглавлялась, потому что большевики запрещали избрать нового митрополита Петроградского после того, как они расстреляли Вениамина в 1922 году, — они боялись, что здесь будет слишком сильный центр тихоновской Церкви. Но оставались так называемые викарии – помощники главного епископа, — их было довольно много, и они как-то между собой договаривались. Вот таким викарием рукоположили и Димитрия. Рукополагал его епископ Григорий Шлиссельбургский — другой викарий. Он был главный зачинщик этой хиротонии. Но что произошло чуть позже?

Когда в 1927 году началось «сергианство», то половина викариев приняла сторону Сергия, потому что это были те самые епископы, которые считали, что их дело – договариваться с властью, работать на государственную власть. И они, как им казалось, договорились с большевиками. Григорий Шлиссельбургский являл такую позицию, которая в службе, что мы сегодня читали, названа вслед за Зарубежной Церковью исповеднической, но вообще она является, с точки зрения церковной, преступной: он просто убежал домой.

Он не захотел принимать сергианские условия – это, конечно, хорошо. Но при этом он все равно их частично принял, потому что попросил у Сергия разрешения выйти за штат. Тем самым он признал, что Сергий имеет право давать разрешения какие-то для выхода за штат. Зачем вообще надо было с ним объясняться? И дальше он просто жил дома жизнью частного человека. Конечно, он продолжал служить для себя и для очень маленького круга лиц.

Вот епископы за это подлежат каноническому прещению и наказанию. Епископ не для того рукополагался, чтобы убежать домой и служить. Он обязан становиться лидером, каким он и был, когда рукополагали. Если все старшие епископы разбежались, то он должен был возглавить Церковь. Григорий Шлиссельбургский этого совершенно не пытался сделать. Конечно, он не попал в ту волну арестов, когда «иосифлян» всех арестовывали – это было с 1929 по 1930 годы, — и продолжал жить частной жизнью, что его и спасло на несколько лет. Конечно, когда в 1936 году хватали  всех, то и его арестовали и расстреляли. То есть просто была куплена отсрочка таким поведением. В этом ничего хорошего не было.

А вот такие люди простые и наивные, которые вообще в академиях не учились, либо, как епископ Димитрий – он учился, но больше был научен простой церковной жизнью, — они так не могли. Вот сделали его епископом помимо воли – так что делать? Надо принимать. А принимать – это что значит? Значит, принимать то служение, которое будет. То есть он и не думал о том, чтобы куда-то убегать. А оказалось, что ему не просто нельзя убегать, а надо стать лидером.

Конечно, формально — и во многом неформально, но все равно не административно — лидером стал митрополит Иосиф Петроградский. Он оставался главной нашей епархии с 1926 года до 1937, пока его не расстреляли. Большевиками в Петербург он не допускался, жил фактически под домашним арестом, потом уже и не под домашним – по-разному. И речь поэтому никогда не могла идти о том, чтобы практически возглавить «иосифлянство», чтобы он занимался какой-то административной работой. Это просто технически  было невозможно, с самого начала это было ясно. Он просто дал свое имя и как-то вдохновлял людей, участвовал в создании идеологии, мирил между собой духовенство, которое, несмотря на клыки большевиков, которые почти смыкались на горле, все равно ссорилось, как водится. Жизнь-то казалась нормальной – можно сегодня прийти на службу, завтра прийти на службу в Спас-на-Крови. Как же тут не поссориться-то? И вот он их как-то мирил. Вот чем занимался митрополит Иосиф.

Конечно же, ему было чем заниматься. Это тоже было все очень опасно и кончилось тем, чем только и могло кончиться. Но надо же все-таки, чтобы кто-то занимался многочисленными приходами – они были очень многочисленными. В самой Петроградской епархии их было не так мало, но она стала еще самым большим и самым главном центром Истинно-православной Церкви на территории советского союза. Не единственным, но первым по важности – все на нее смотрели, и все не нее оборачивались.

И вот надо было, чтобы кто-то просто занимался общением со всеми этими приходами, прихожанами, делегациями церквей, старостами, активистами какими-то, священниками, которые просто паломничество устроили в Петроград. Это было еще время, когда Истинно-православная Церковь была легальной – большевики хотели ее вот так собрать, подержать, а потом уже прихлопнуть.

Кто этим всем руководил и занимался? Димитрий, епископ Гдовский. Фактически, мы сегодня вспоминаем память того, кто был настоящим, фактическим главой нашей епархии. Он действовал от имени митрополита Иосифа, но действовал в основном именно он. Он смог разобраться во всех этих разных административных вещах. У него был помощник – епископ Сергий Нарвский, — совсем простой человек, который не в состоянии был разбираться во всех этих вопросах. Вот на Димитрия все это и легло.

У него была неплохая квартира еще с дореволюционных времен в Петербурге, и вот она стала епархиальным управлением: все время туда приходили какие-то делегации, что-то обсуждали. Конечно, довольно быстро его и арестовали, в ноябре 1929. Дальше он прошел обычной судьбой Истинно-православной Церкви – ярославский политизолятор, где в одиночку всех держали. Естественно, он получил приговор к расстрелу как одно из первых лиц Истинно-православной Церкви, но тогда в советской пропаганде подчеркивался гуманизм, поэтому расстрел заменили на 10 лет тюрьмы. Расчет был такой, что старый человек будет себя в этой тюрьме плохо чувствовать и десяти лет не проживет. Абсолютно правильный расчет: он умер спустя 5 лет, на середине это срока, в 1935 году в ярославском политизоляторе.  При этом он еще ослеп и последние годы жил совершенно слепым в этой камере, правда, возможности что-то перепутать там было, наверное, не очень много.

А рядом с ним был его ближайший помощник протоиерей Феодор Андреев. До тех пор, пока в конце 1928 года его не арестовали. Там у него в заключении развился полученный еще на свободе туберкулез,  и его выпустили на свободу, потому что было ясно, что он умрет – времена были тогда еще гуманные, умирать могли отпустить домой. Он умер 23 мая 1929 года, выпущенный еще в январе из тюрьмы ОГПУ, прожив последние месяцы у себя дома.

Феодор Андреев помогал епископу Димитрию, во-первых, потому что сам все понимал, во-вторых, потому что он был ближайшим учеником и держал нелегальные контакты с «главным архитектором», если можно так сказать, Катакомбной Церкви Михаилом Новоселовым, который, скорее всего, был тогда епископом. Он с 1923 года был на нелегальном положении, понимал, что на епископов старого рукоположения нечего надеяться, что надо создавать что-то новое.

И вот основные такие проекты, что надо отделяться от Сергия и создавать свою церковную иерархию вдохновлялись все Новоселовым. Поддерживал эти проекты и направлял Феодор Андреев, но он действовал в легальном поле, он мог общаться с епископом Димитрием перед чужими глазами, а встречи с Новоселовым были конспиративны. В частности, есть воспоминания, как на даче Феодора Андреева в Тайцах встречаются епископ Димитрий и Новоселов в саду и обсуждают какие-то дела. Это одна из дочерей Феодора Андреева вспоминает свое детство.

Вот  в таких условиях жили люди. Как и мы, они были не предназначены своей карьерой для церковного управления, но были предназначены Богом. Нельзя сказать, что они специально стремились к каким-то подвигам, умирать за Христа. Они просто оказывались вынуждены. Они не находили возможности не то, что пойти к «сергианам» — этого уж прямо так никому не хочется, — но они просто не хотели не исполнять свой долг. Вот есть долг – значит надо его исполнить. Нельзя убежать домой, как Григорий Шлиссельбургский, и пытаться жить частной жизнью, а надо делать то, к чему ты поставлен.

И вот Димитрий Гдовский один из главных для нас таких примеров. Но, кроме того, что он пример, самое-то главное, что можно и нужно к нему обращаться, чтобы он поддержал и каждого из нас, и в целом Истинно-Православную Церковь  в нашем городе и вообще в мире.

Аминь.