Притча о впавшем в разбойники. Иерихон — образ мира. Ближним по-настоящему оказался еретик. Мы не должны ждать благодарности от тех, кому мы помогаем, и не должны ничего делать ради благодарности, т.к. это не христианское устроение. Жизнь св. Паисия Величковского. Как научиться молиться? От чего бывает душевный мир? Душевный мир и душевный комфорт несовместимы.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы слышали в Евангелии притчу о том, кто есть ближний. Некий законник вопросил Господа о том, что он должен сотворить, чтобы наследовать живот вечный, и, услышав в ответ, что он должен возлюбить Бога и своего ближнего, он задал лукавый вопрос: а кто такой ближний? Вроде бы так вот и непонятно, кто такой ближний. И Господь показал, что действительно, не так просто понять, кто такой наш ближний. И объяснил Он, что значит ближний, с помощью притчи.

Притча эта была про человека, который шел из Иерусалима в Иерихон. Что значит пойти из Иерусалима в Иерихон? Иерусалим это не просто город, и Иерихон — тоже не просто город. Иерусалим это образ Царства Небесного, а Иерихон это образ нашего падшего мира, лежащего в грехах. Почему это так? Надо помнить, что такое Иерихон из Ветхого Завета. Это был первый из городов Земли Обетованной, которого народ израильский достиг сразу после того как перешел Иордан. И как этот город был взят? Он был взят седьмократным обхождением с трубами, после которого стены его пали. И вот, седьмократное обхождение как раз и обозначает 7000 лет мировой истории: когда они прошли, тогда и пали стены Иерихона. То есть Иерихон есть образ мира, лежащего во зле. И вот, человек некий вышел в этот мир, и что с ним случилось? То, что и должно было случиться, что случается всегда в духовном смысле, хотя в телесном и не всегда; но поскольку это притча, то духовное тут показано через телесное. На него напали разбойники и привели его в такое состояние, что он был еле жив, идти никуда уже не мог и так бы и умер, если бы не получил никакой помощи. Но помощь ему должны были оказать те, кто существует на земле специально для оказания помощи. И конечно, духовную помощь должны были оказывать левиты и священники, если говорить о ветхозаветном священстве, потому что в этих терминах Господь рассказывает Свою притчу. А если перевести на современный язык, то надо думать, что не только священники к тому предназначены, но и все православные христиане. И вот, они действительно проходили мимо, они видели этого человека, который лежал на дороге, но никакой пользы ему от них не было, потому что и священник, и левит прошли мимо. И наконец, мимо проходил какой-то непонятный человек — самарянин. Кто это был такой? Мало того, что он не был священником или левитом, т.е. не был специально поставлен помогать народу Божию, но он и вообще не принадлежал к народу Божию, т.е., собственно говоря, если выражаться в терминах более поздних, он был еретиком. Ведь самаряне не были язычниками, но это были и не иудеи; эти люди (они существуют и до сих пор, сейчас их примерно 500 человек в мире) исповедовали искаженную всякими языческими влияниями ветхозаветную религию. И вот, человек, который был в религиозном отношении такой вот, хуже чем неполноценный, потому что он знал истину в извращенном виде, он-то как раз и повел себя так, как было нужно, так, как бы должен был себя вести ближний.

И вот, Господь потом спрашивает у законника, задавшего вопрос, кто же из троих был ближним человеку, избитому разбойниками, — священник, левит или самарянин. И тот отвечает, конечно, что ближний тот, кто сотворил с человеком милость, т.е. самарянин. И тогда Господь отвечает: “И ты твори так же”. То есть и он тебе ближний, хотя он и еретик, и ты сам должен быть таким ближним по отношению ко всем людям подряд, независимо от их веры и тем более независимо от всяких других их качеств. Вот, собственно говоря, что необходимо для нашего спасения. Как это переносится в жизнь каждого из нас. Очень просто.

Мы должны, если мы хотим кому-то помогать или вообще что-то делать для спасения нашей души, делать это не потому, что мы как-то хорошо или плохо относимся к тем или иным людям. Потому что, конечно, плохо мы не должны относиться ни к кому; но даже если мы относимся к человеку хорошо, то это не мотивация для того, чтобы мы ему начали помогать. Истинно христианская мотивация должна быть другая: просто заповедь требует от нас помочь человеку в той мере, в какой мы можем. Потому что, конечно, есть много случаев, в которых мы помочь не можем. Например, умирает человек от рака, и мы тут не можем сделать так, чтобы он не умер, хотя в чем-то мы все равно можем ему помочь, облегчить его страдания, и тут мы должны помочь. Может быть, страдающий человек где-то далеко от нас, и помочь ему мы не можем; но каким-то людям вблизи нас мы в какой-то степени можем помочь и обязаны это делать. И иногда мы пытаемся так делать. Но в какие искушения христианам свойственно впадать, когда они пытаются это делать? Они что-то делают, помогают, а потом начинают возмущаться: “Какая неблагодарность!” — потому что они встречают что-то такое, что им кажется неблагодарностью. Может быть, им кажется, что им неблагодарны; может быть, им действительно неблагодарны; и вот, человек возмущается и говорит, что больше этому “неблагодарному” помогать не будет, — и этим он показывает, что он помогал человеку для того, чтобы получить благодарность. От кого? От Бога? Нет, не от Бога, а от этого человека.

Представим себе другую ситуацию, тоже часто встречающуюся в жизни. Бывает, что мы человеку помогаем, а он оказывается нам благодарен, и мы это замечаем, мы этим довольны. И что? Мы исполнили заповедь? Нет. Мы доставили себе удовольствие, причем абсолютно земное. Кому-то доставляет удовольствие дать человеку по голове, а кому-то — наоборот, его полечить. Конечно, с точки зрения социальной и общественной, это принципиально разное устроение души, и общество, конечно, должно одно поощрять, а другое наказывать. Но мы сейчас говорим не с этой точки зрения, а с христианской. А с точки зрения христианской это совершенно одно и то же: мы доставляем себе удовольствие. Конечно, со смягчающими обстоятельствами, а не с отягчающими, но факт тот, что мы себе этим совершенно не доставляем Царствия Небесного. Потому что Царствие Небесное не может даваться за это. Хотя мы и не лишаемся Царствия Небесного от того, что доставляем себе какое-то удовольствие. Мы лишаемся его за то, что начинаем что-то делать ради этого удовольствия, когда удовольствие становится мотивацией наших действий.

Надо стараться исполнять заповеди. И коль скоро мы совершаем что-то для Бога — пусть мы совершаем для ближнего, но мы это совершаем для Бога, — нам неважно, будет ли ближний нам благодарен; собственно говоря, глубоко внутренне мы не замечаем его благодарности, если она есть, и точно так же не замечаем его неблагодарности, если она есть. А в то же время мы понимаем, что ему и не за что быть нам благодарным, что мы не стоим этой благодарности, потому что если мы что-то делаем полезное, то мало того, что мы это делаем только потому, что Господь нас как-то управил это сделать, и это случилось милостью Божией, но мы это делаем, собственно говоря, для себя, чтобы стяжать самим Царствие Небесное; зачем же нам какая-то благодарность? А потому надо представить, в каком безумии мы находимся, если ждем от кого-то какой-то благодарности. Это показывает только, что устроение у нас совершенно не христианское, что нам хочется чего угодно, только не Царствия Небесного. И потом не надо удивляться, что мы были хорошие и люди нас любили (потому что такое бывает), а в Царство Небесное мы не попадаем. Потому что нам, подобно богатом в притче о богатом и Лазаре, Господь скажет, что мы уже получили мзду свою. Только богатый хотел богатства, житейских удовольствий, и получилось, что он этого достиг; а мы хотели каких-то других житейских удовольствий и тоже могли их достичь. Потому мы должны достигать не этого, а Царствия Небесного.

И вот, бывает, мы, оттого что этого не понимаем, впадаем в какие-то совершенно неправильные духовные состояния. Как раз сегодня память великого учителя подвижничества и учителя молитвы — преподобного Паисия Величковского, который жил в XVIII веке и сам, не имея практически никаких учителей, понял, что надо учиться молитве через книги, нашел эти книги и выучил греческий язык, на котором он только и мог их найти (на славянском они тоже существовали, но он просто не мог их достать). Он испытывал в жизни множество разочарований — например, он пришел в крупный и преуспевавший тогда монастырь, Киево-Печерскую лавру, чтобы его кто-нибудь там научил молитве, и понял, что никто его там учить не будет, всем он был там безразличен, и только один монах сказал ему: “Ты прав, никто тебя тут учить не будет, а потому спасайся сам, иди и ищи книги”. И он нашел книги, но не оставил только для себя приобретенные сокровища знания, за которыми он ездил в Грецию и провел там довольно долгое время, а стал переводить их на славянский, очень много перевел и собрал вокруг себя множество братии. У него было несколько монастырей, по несколько тысяч человек в каждом, и все они подвизались и учились молитве.

И вот, если мы люди православные, то мы обязаны тоже учиться молитве. Мы пытаемся молиться за богослужением, пытаемся молиться дома, и самое главное — мы знаем о заповеди апостола Павла о непрестанной молитве, знаем, что мы должны совершать Иисусову молитву, и пытаемся ее совершать. И видим, что никакого преуспеяния нет, потому что мы или вообще не можем держать в голове, а тем более в сердце эту молитву, а все время забываем и отвлекаемся на какие-то помыслы; или, может быть, мы молитву как-то и повторяем, а жизнь наша все равно нисколько не исправляется, потому что мы впадаем все в те же самые грехи, в грехи самые грубые; и самое главное, наконец, — бывает, что мы молимся, какое-то время тратим на то, чтобы сосредоточиться на Иисусовой молитве, а вместо этого происходит только блуждание помыслов по каким-то нашим житейским воспоминаниям, или мы впадаем в сон и в результате не молимся. Почему так бывает? Потому что мы, может быть, даже и правильно пытаемся молиться (что, кстати, не факт, но предположим, что это так), но в целом наша жизнь к этому совершенно не направлена. Потому что молитва тогда бывает действенной, когда мы в целом живем по-христиански, когда мы не просто тратим какое-то определенное время и силы на молитву, не только ходим в церковь, исповедуемся и причащаемся, но стараемся и в остальной нашей жизни жить по заповедям. И вот, собственно, жизнь по заповедям и дает тот самый душевный мир, без которого невозможно творить Иисусову молитву. Но с другой стороны, и Иисусова молитва сама приносит душевный мир — но при условии, что мы стараемся сделать все, что нужно, для устроения нашей жизни так, чтобы стяжать душевный мир.

А от чего бывает душевный мир? Вот некоторые люди, даже очень многие, хотя, слава Богу, не все, становясь православными, думают, что теперь вот они будут общаться только с православными, светских книжек читатьне будут, телевизор смотреть не будут, и будет у них душевный мир. А если еще поменьше ругаться со всякими своими знакомыми, так еще больше будет душевного мира. И сначала, действительно, их охватывает такой энтузиазм, им кажется, что они уже стяжали душевный мир, а потом они понимают, что никакого душевного мира нет, и что даже они пришли в состояние еще худшее, — и вот, получается, что не спастись, что вообще православие плохое, и что нечего вообще внимательно за собой следить… А кто виноват в этом? Виноваты только те люди, которые так делают. Потому что это все совершенно не по заповедям, все это самочиние, и не просто самочиние, а дурь. Потому что если бы душевный мир можно было стяжать так вот запросто — мальчику отпустить бороду, а девочке ходить в платочке и в длинной юбке, — то тогда не нужны были бы творения святых отцов, не нужна была бы аскетика, а такие вот простые средства стяжания душевного мира давно были бы изобретены и тиражировались бы. Но, видимо, существуют какие-то другие для этого средства, и именно те, о которых пишут святые отцы в аскетической литературе. Мы должны для душевного мира стремиться не к тому, что дает нам какой-то покой и отдых, а к тому, что дает нам максимальное исполнение заповедей. А это может давать нам как раз жизнь очень развлеченная, очень тяжелая. И недаром даже многие подвижники хотели уйти в пустыню, потому что им казалось, что так будет лучше для душевного мира, но однако для их спасения им приходилось оставаться в гуще всякой суеты, в общежительных монастырях, а кому-то и в миру, кому-то приходилось быть даже православными императорами (уж куда более суетная должность!) и даже воевать (вот святой Александр Невский у нас такой был), но тем не менее, они стяжали душевный мир. И потому, если мы будем исполнять, прежде всего на своем месте, те заповеди, которые мы должны и можем исполнять, то у нас будет душевный мир. А также с нами — обязательно с каждым из нас, хотя и в разной степени, — будет происходить и то, что мы будем со своего места постепенно переходить на какое-то другое место, но только это будет уже не наше самочиние, а воля Божия. А нам внутренне будет неважно, на каком мы месте — на нынешнем или на другом, — потому что мы будем понимать, что мы всегда ходим под Богом, и если мы с Богом, то мы всегда на одном и том же месте, а если мы без Бога, то мы всегда на чужом месте, а не на своем.

И вот поэтому будем стараться искать душевного мира, а не душевного комфорта — эти вещи совершенно противоположны и даже, я бы сказал, несовместимые. Потому что душевный мир может быть совсем лишен всякого комфорта. Хотя, может быть, в какой-то степени мы и будем получать комфорт, но чисто случайно. Вот, будем стараться исполнять заповеди, не бояться, что это создаст нам какие-то хлопоты. Потому что пусть это и создаст нам какие-то внешние хлопоты, пусть это лишит нас какого-то внешнего душевного покоя, но зато духовного даст нам гораздо больше, гораздо больше стеснит наши мысли от разных ненужных блужданий, а это приведет нас к тому, что мы будем меньше рассеиваться на время молитвы, и к тому, что уроки святого Паисия Величковского, если мы захотим их как-то усвоить, не пройдут для нас даром. И кстати, пример самого святого Паисия говорит об этом же: он всегда исключительно любил пустыню и безмолвие, и писания его говорят об этом; но хорошенькую же он себе пустыню и безмолвие создал в своем Нямецком монастыре, окруженный несколькими тысячами монахов! Дошло до того, что св. Паисий в течение дня вынужден был заниматься только хозяйственными попечениями и богослужением, и даже вообще не мог заниматься своим любимым делом — переводом книг. И вот, он дошел до такого рекорда, что спал в сутки примерно 15 минут, а в течение ночи занимался своими книжными трудами. Почему он смог до этого дойти? Не надо думать, что здесь что-то было такое совсем сверхъестественное; хотя, конечно, тут действовала помощь Божия, но святой Паисий при этом не стал бесплотным, а оставался обычным человеком. Просто он достиг большой степени внимания и сосредоточенности, он все делал эффективно, и спал тоже эффективно; а когда спишь эффективно, то 15 минут хватает. И из святых отцов не один Паисий Величковский спал так мало, есть и еще примеры, но не так много; а вот таких, которые спали один час в сутки, довольно много. А в Средние века все более менее опытные монахи, даже и не святые, спали очень мало; 4 часа в сутки спали средние или новоначальные. То есть это все совершенно нормально. И вот, будем стараться исполнять волю Божию, и тогда мы будем получать возможность все делать эффективно; но прежде всего надо стараться молиться и быть эффективными в этом. Аминь.