Св. Елисавета почитается как одна из основательниц Истинной катакомбной Церкви; еще до революции она, вместе с будущим священномучеником Михаилом Новоселовым, принадлежала к небольшому числу подвижников, которые понимали критическое положение тогдашней Церкви; эти подвижники затем и создали Катакомбную Церковь; три главных проблемы истинного христианства: внутреннее делание, внешнее делание, правильная догматика; внутренне делание —чтобы менять свою жизнь под воздействием памяти Божией и непрестанной молитвы — обычно не становилось предметом проповеди в дореволюционной церкви; внешнее делание должно следовать из внутреннего, мы не должны ждать за него признания; св. Елисавета помогала тем, кто не мог ее отблагодарить и находилась в конфликте с церковным начальством, которому она досаждала предложениями ввести сан диаконисс в Церкви; св. Елисавета защитила имяславцев, постановление Синода против которых содержало еретические положения; мы должны интересоваться тем, во что мы верим, и ориентироваться на святых отцов, что периодически будет приводить нас в состояние конфликта с большинством; несмотря на наше хроническое состояние какого-то конфликта и сложностей, мы не должны быть конфликтными людьми; мы должны быть в единстве со святыми.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память святыя мученицы Елисаветы, которая совершенно справедливо почитается как одна из основательниц Истинной катакомбной Церкви уже во времена гонений. Но если смотреть с исторической точки зрения, то, вроде бы, это не так, потому что ее расстреляли летом 1918 года, когда еще не успела создаться Катакомбная Церковь, и когда даже не успела возникнуть в этом такая острая нужда.

Почему же она тоже оказалась в этом числе? Потому что еще до революции она принадлежала к небольшому числу подвижников, а в то же время, богословствующих мирян и духовенства, которые понимали критическое положение тогдашней Церкви. Дореволюционная церковная организация была, по сути дела, павшей еще до того, как она пала, поэтому она и обрушилась во время революции как карточный домик, — потому что изнутри она вся уже была пустая и гнилая. Но осталось то, что там было ценного, а это именно и были новомученики и исповедники российские.

А кто же еще был в этом кружке? Это как раз были те, кто и создал Катакомбную Церковь. Они друг друга поддерживали до революции, а после революции те из них, кто остался жив, они и создали Катакомбную Церковь. Прежде всего, это священномученик Михаил Новоселов, который, по некоторым данным, был потом тайно рукоположен в епископа. Также и некоторые другие, в том числе и старцы, с которыми Елисавета Федоровна общалась.

Они тогда понимали, что если сейчас можно выделить совсем небольшое число пунктов, то главными для Церкви будут три пункта. По всем этим трем пунктам до революции было очень плохо, и именно потому, что было очень плохо, они старались исправлять это.

Прежде всего — аскетика, которая состоит из двух частей: из внутреннего делания и из внешнего делания. Внешнее делание тоже должно быть православным и аскетическим, а внутреннее делание — это не то, чтобы какие-то переживания иметь, чтобы плакать или не плакать от чего-то там, а чтобы хранить свои помыслы, иметь покаяние и молиться. Точнее говоря, сводя всё это воедино, — чтобы постоянно упражняться в Иисусовой молитве в подражание тем подвижникам, которые в древности это делали. А были и в начале века подвижники, которые продолжали это делать, которые могли даже и сами научить. Еще больше, конечно, книжки были доступны, они помогали всем, и Елисавета наша обращалась к этому опыту, и на этом строилось все остальное.

Что же остальное? Внутреннее делание — первое и главное, чего в повсеместно проповедовавшимся тогда христианстве не было, но без этого не может быть христианства — она сделала упор на это. А следующим по важности нужно поставить правильное понимание веры — то есть то, что мы называем догматикой, и внешнее делание, которое должно следовать из внутреннего. Внешнее делание у нас очень часто заменяется какими-то делами церковного активизма, делами, которые, возможно, в каком-то смысле для Церкви и на самом деле полезны, а может, и неполезны. Но даже если полезны, то мы сами ими занимаемся точно так же, как какие-то комсомольцы занимались своими делами. И даже если Церкви и будет от этого польза, то нам от этого будет вред — мы совершим такое неразумное жертвоприношение себя.

А обычно люди приносят себя в жертву не Церкви, а своим семьям или работе непонятно какой. Я отнюдь не хочу сказать, что не надо работать, не надо помогать Церкви, не надо воспитывать семью. Все это надо, но все это надо делать, исходя из внутреннего делания. Как внутреннее здесь можно отличить от внешнего? Внешнее — это когда мы хотим, чтобы мы получили признание, чтобы нам были благодарны наши близкие. Конечно, мы можем себе сказать, что “нет, я ничего этого не хочу, меня все это не интересует, я просто хочу сделать то-то и то-то хорошее”. И предположим, что то, что мы так называем, на самом деле является хорошим. Но никогда не надо верить тому, кто так говорит, а особенно самому себе не надо верить, когда я так говорю, потому что есть средства проверки.

Понять, чего мы на самом деле хотим, мы можем тогда, когда нас этого лишают, когда вместо благодарности мы получаем неблагодарность, когда нас не замечают, когда какие-то наши успехи приписывают другим. Вот огорчаемся ли мы, обижаемся ли мы, раздражаемся ли мы, обидно ли нам, что нас не заметили, хочется ли нам сказать, что “вот это же я сделал”, что приписали кому-то или сказали, что так всегда было. Очень часто бывает, что когда делаешь что-то общественно хорошее, все начинают это воспринимать, будто оно всегда так было само, здесь даже нет вопроса, из-за кого это так стало, потому что все равно, что спрашивать: “Кто создал небо и землю?” Но, на самом деле, это совсем не такие глобальные вещи, а был всего один человек, который пришел и что-то сделал. Этому человеку может стать обидно, он хочет непременно быть отмечен — “ведь это же я сделал”.

По всему такому поведению мы можем понять, что наше дело не внутренне, пусть (это фантастический, конечно, пример, но пусть) оно состоит только в делах, от которых кому-то польза. Но если мы хотим благодарности, если нам обидно, что нас не замечают, если мы хотим “поставить свою подпись” под добрым делом, чтобы не перепутали, кто это делал, — то совершенно понятно, что делание наше внешнее. И даже если по внешнему человеку, для социальных каких-то нужд оно и на самом деле хорошее, то для нашей души это разорение.

Вот то, что делала Елисавета, оно было примером такого внешнего делания, которое было внутренним. Потому что она стала помогать тем, кто не мог ее отблагодарить — всяким бедным. Они, если вылечивались, потом шли и занимались своими делами. Богатыми и влиятельными людьми они не становились, которые могли бы отблагодарить. И таким образом она, наверное, не приобрела ни одного из благодетелей, а все благодетели, которых она приобретала, в смысле люди могущественные и богатые, которые что-то жертвовали, они не потому это делали, что Елисавета им лично помогла, а потому что они тоже, так или иначе, сочувствовали ее делам.

Если еще глубже смотреть, то она вела такую деятельность, которая сулила ей всякие неприятности, если можно так сказать, “по церковной линии”. Она досаждала всему церковному начальству, чтобы ввести сан диаконисс. Потому что в древней Церкви такое было, с этим никто не спорил, правда, не очень понятно, что эти диакониссы делали, то есть кое-что понятно, а если пытаться определить весь круг обязанностей, то тогда уже и непонятно. Но Елисавета не хотела, чтобы женщины служили диаконами во время богослужения, а диакон ведь ничего больше и не делает в современной Церкви. А если взять диакона таким, каким он должен быть, то он не только говорит “паки и паки”, он и еще чем-то занимается, помимо богослужения. Просто в начале XX века, как и сейчас, это было странно себе представить. И даже на бессознательном уровне это воспринималось так, будто Елисавета предлагает,чтобы женщины выходили и говорили “паки и паки”. И, конечно, это вызывало аллергию, потому что одних диаконов бывает трудно перенести, особенно настроенным на аскетическое богослужение людям, а тут еще и женщины.

Но, на самом деле, она, конечно, хотела установить служение помощи всяким членам христианской общины, которое применительно к женщинам, конечно же, лучше осуществлялось бы женщинами. И для этого нужны были диакониссы. И фактически она у себя, правда только в общине, и установила чин диаконисс, хотя распространиться это начинание не успело по понятным причинам. Она вот жила в таком конфликте.

Я уж не говорю о том, когда Синод Российской Церкви принял совершенно еретическое постановление против имяславцев, потому что это постановление, мало того, что оно было безграмотное, глупое, несправедливое — это все полбеды. И даже то, что это был просто произвол какой-то по отношению к монахам. Это все, конечно, очень плохо, но в жизни Церкви такого рода грехи встречаются постоянно, особенно со стороны начальства.

Там было нечто худшее, потому что прямо в строках этого постановления там были сформулированы различные еретические положения, и Елисавета была одной из немногих, кто это понимал, благодаря ее общению с самым выдающимся богословом того времени (оно было довольно косвенным, но оно было), который, разумеется, имел сан мирянина и не кончал никаких академий, которые не смогли таки образом его испортить, — Михаилом Новоселовым, впоследствии идеологом Катакомбной Церкви.

Елисавета вступилась перед царем, объяснила, что монахов оклеветали, и, несмотря на все сопротивления Синода, святой царь-мученик Николай II заставил разрешить это дело так, чтобы пока, по крайней мере, он правил, никаких гонений не было. Но потом революция опрокинула и это, и Синод опять попытался возобновить гонения на имяславцев. Но, по крайней мере, со своей стороны Елисавета делала все, что могла.

Вот это третья область деятельности — правильная догматика, потому что и сейчас мы говорим, что мы в Истинной Церкви, потому что мы не принимаем ересь экуменизма. Прекрасно! Конечно, экуменизм — это ересь, принимать ее нельзя, с теми, кто ее принимает, быть в общении нельзя. И если мы в такой Церкви, которая отвергает ересь экуменизма и анафематстсвует ее — это очень хорошо и необходимо даже, а не просто хорошо. Но само по себе то, что мы отвергаем какую-то ересь, даже если это всеересь экуменизма, нас не сделает православными. Все-таки православие заключается в том, чтобы не просто отвергать зло, но и в том, чтобы избирать благо.

Те, кто говорят, что оно состоит только в том, чтобы избирать благо, а отвергать уже ничего не надо, эти люди нам лгут. Они хотят жить в такой “бочке меда” (и в ней утонуть), в которой ложка всем известно чего, и уже весь мед превращается во что-то другое. Если мы это понимаем, то хорошо, но надо понимать и другое, что мы должны сами быть православными. А для этого мы должны, прежде всего, верить святым отцам. Святыми отцами являются не те, про кого написано в семинарском учебнике, что они якобы говорили так-то и так-то. Тем более ими не являются авторы всяких катехизисов, семинарских учебников и так далее, или каких-то других учебников и научных книг тоже. Ими являются те, кто свято жил, и чей опыт засвидетельствован Церковью.

Конечно, если это святой какой-то современный, то трудно сказать, чтобы его опыт был засвидетельствован Церковью, хотя все равно бывают такие исключительные случаи. Я сейчас не буду говорить про Елисавету, которая все же не совсем современница наша, а вот скажем, про митрополита Филарета так можно сказать. Его святость была засвидетельствована не только некоторыми святыми людьми, которые жили в его время, но и нетлением его мощей, которое обнаружилось в 1998 году — всего лишь 10 лет назад, скоро будет 11.

Но есть древние византийские отцы, есть русские отцы, которые были истинно-православными и которые показали нам, что такое святость, и ориентироваться надо на них, а не на своих современников. К сожалению, большинство людей церковных, в том числе и тех, которые говорят, что они консерваторы, чтоони ориентируются на традицию, они все, на самом деле, ориентируются на одно и то же — они ориентируются на свое социальное окружение, на то, чтобы быть с большинством (значимым для них большинством), если коротко говорить.

Если мы будем ориентироваться на святых отцов, то это будет периодически приводить нас в состояние конфликта — мы будем расходиться с большинством, как и все святые отцы во время своей жизни периодически расходились с большинством. Это было то в острой форме, то в неострой, но главное, что это было хроническим явлением, и вот у нас такая же жизнь должна быть, если мы православные, и у Елисаветы была такая жизнь.

Но, несмотря на наше хроническое состояние какого-то конфликта и сложностей, мы не должны быть конфликтными людьми, должны понимать, что те, с кем мы на самом деле живем, и то большинство, которое для нас на самом деле актуально — это даже не большинство наших современников, и даже не большинство членов самой-самой Истинной Церкви, если мы к ней принадлежим, а большинство святых, которые на небесах. Вот с ними надо быть в единстве, больше ни с кем не надо, потому что все остальное, что на самом деле надо, — я имею в виду современников, — оно само и автоматически приложится, если мы будем искать общения со святыми, даже, положим, его не имея, но если мы будем искать, то мы его найдем, они сами нас найдут, а если мы не будем его искать, то мы его потеряем, даже если имели.

Поэтому будем следовать за святой Елисаветой, близкой нам, близкой нашему времени, во многом близкой по искушениям, которые ей приходилось преодолевать, по этим искушениям она тоже особенно нам близка. И будем помнить главное, что нам нужно для этого делать, я повторю, это три пункта: внутреннее делание — память Божия, Иисусова молитва; внешнее делание, такое в котором мы не ищем благодарности, своей славы и тому подобное; и стараться по возможности, а у всех эти возможности разные, узнавать свою веру, верить святым отцам и стараться узнавать православную догматику и не думать, что вера без интереса к догматике нас спасет.

Нас спасет только такая вера, которая будет у нас сочетаться с интересом к вере, если мы хотим узнавать, как мы веруем, во что мы веруем. Тогда нам это будет открываться, хоть как-то, потому что нет человека, которому это вообще недоступно. И тогда мы будем подражать святой Елисавете, тогда наша Церковь будет истинная, а самое главное, что истинной будет наша жизнь в Истинной Церкви.

Аминь.