Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память всех святых, и, как мы слышали в синаксаре, есть три основных причины, которые сошлись во едино, чтобы установить такой праздник. Первая: в порядке Триоди мы прошли по всему, что было сделано для нашего спасения, начиная от творения мира. Это было в богослужении еще до начала Великого поста, и потом до Пятидесятницы был период, и, наконец, сама Пятидесятница у нас для того, чтобы была Церковь, чтобы просияли святые. Поэтому этот период заканчивается таким праздником.

Вторая причина в том, что мы, не зная всех святых по именам – а мы их знать не можем, и нам это неполезно, а полезно нам знать хотя бы некоторых, — празднуем память тех святых, которые еще не просияли и вообще даже не родились.

А третья причина связана с тем, что хоть и в разные дни установлены памяти святых – у нас вообще не бывает дней, когда нет никаких памятей, — но хорошо иметь общий день, который показывает, что все они вели одну и ту же жизнь. Потому что если посмотреть внешним образом, то, конечно, жизнь святых бывала весьма и весьма разной. Мы даже говорим, что люди примерно одинакового образа жизни, но в  разные эпохи очень разные, но все равно эта жизнь одна и та же, если она христианская. Какая же это жизнь?

Вот об этом нам особенно говорит то евангельское чтение, которое специально положено на этот праздник. О чем оно говорит? О том, что надо оставить всех и все – не только земное имущество, у кого оно есть, но и абсолютно всех своих родственников, которые там перечислены, чтобы всего этого получить в сто раз больше в Царствии Небесном.

Казалось бы, зачем нестяжательному человеку в сто раз больше стяжаний, которые ему не нужны? И зачем человеку сто жен вместо одной, тем более, если даже и одна ему не нужна? Это к вопросу о том, что все Евангелие понимать слишком буквально невозможно. И там специально есть такие места, как, например, сегодняшнее, которые содержат абсурдные формулировки, чтобы побудить нас искать более существенный смысл. Здесь нарочито буквальный смысл абсурден, а если в каком-то месте он не абсурдный, то не главный, и он всегда служит для того, чтобы искать более глубокого.

Более глубокий смысл здесь в том, что Бог все дает – и это важнее всего. Но он наполняет место, которое мы должны освободить от разных наших привязанностей. Я не говорю про откровенно греховные привязанности, но наши желания даже просто жить обычной жизнью уже не являются христианскими.

Недаром в чине крещения, но и не только там, конечно, читается Послание к Римлянам апостола Павла, где говорится, что мы, крестившиеся во Христа, «в смерть Его крестихомся». Поэтому поражает наивность тех людей, которые не слышат никакого богослужения, когда присутствуют при нем, но думают, что надо покрестить ребенка, чтоб он был здоров. Или думают, что это какой-то оберег, чтобы он жил той жизнью, для которой христианство предлагает умереть.

Конечно, это означает, что подавляющее большинство людей, которые крестят своих младенцев, не должны были бы этого делать. Христиане не должны принимать таких крещений, и мы стараемся этого не делать.

Но самое главное и понятное применение этого правила связано с тем, что многие полагают, что христианство – это запрет:  того нельзя и этого нельзя, и тут откажись – ничего нельзя. И потом некоторые бунтуют, мол, вот что это за христианство такое – в Евангелии-то почти все можно, когда читаем; по крайней мере, не написано, что нельзя в таком количестве. А тут получается, что все регламентировано, сплошные запреты и никакой жизни нет. Что это означает?

Это означает, что тот, кто так говорит – неверующий. Он действительно имел то, что ему предлагается потерять, или уже потерял, но если он больше ничего не понял, то, значит, просто и веры не было.

И тут даже не стоит и удерживать таких людей, потому что нельзя быть верующим вместо кого-то. Это не получается даже вместо собственных детей, и уж подавно не получится вместо всех остальных. Поэтому надо смириться с тем, что большинство людей просто неверующие.

Конечно, они не будут прямо отрицать бытие Божие, потому что у них нет никаких твердых представлений, даже атеистических. Но фактически они живут так, что в Бога им верить не надо. Как еще пророк Исайя сказал, который жил не вчера и не позавчера, и даже задолго до Рождества Христова, лет за шестьсот, говоря от имени таких людей: «путей Твоих ведети не хощем».

Люди хотят вести свою определенную собственную жизнь – с максимальным комфортом, с минимальным дискомфортом. Они готовы для максимального комфорта терпеть дискомфорт, но рано или поздно они начинают роптать, когда ничего не получают. И зачастую они зря «ходили в церковь».

Я скажу такую непонятную вещь, хотя, казалось бы, она всем понятна, что Церковь для верующих. Она не для того, чтобы все были христианами, а для того, чтобы те люди, которые верят в Бога, становились христианами, членами Церкви. Но это не для тех, кто верят в хорошую компанию, которым нужна просто психотерапия, которым спокойно на душе, когда поют приятно. Но гораздо лучше помогает филармония, а еще лучше – таблетки или психотерапия.

Конечно, можно и так ходить, но это не будет никаким христианством вообще. И надо стараться не причащать таких людей, а ходить – путь ходят, мало ли что. Во-первых, не жалко, если им будет хоть какая-то польза, пусть даже и житейская. Во-вторых, сегодня житейская, а завтра, может быть, и не житейская. Кто это может знать заранее? Пусть все ходят, конечно, но причащать не надо, и не надо распространять на них всякие дисциплинарные серьезные или менее серьезные требования.

А если мы верующие, то мы понимаем, зачем это надо нам. И мы сами стремимся к тому, чтобы принимать то, что нам не мешает и помогает быть с Богом. И если мы уже видим, что нас что-то отлучает от Бога, заставляет нас забывать, даже если эта вещь христианам не запрещена, то мы понимаем, что кому-то это можно, а мне не нужно, мне лучше этого избегать.

Тогда, конечно, все эти дисциплины и церковные «нельзя» являются всего лишь оборотной частью того, что у меня есть взамен, —  Церковь для того, чтобы быть с Богом. Если какие-то меры носят ограничительный характер, но помогают мне быть с Богом, то, конечно, я всегда буду так делать.

Например, одеться по погоде – это ограничительная мера, даже если я не хочу так одеваться. Но это мне помогает не терять здоровье, и я не буду роптать на необходимость одеваться и на того, кто мне говорит, что это нужно делать. Или, скажем, если у меня не очень крепкое здоровье, то я не буду есть то, что другим людям вполне можно.

И вот так необходимо соблюдать диету, которая может быть совершенно в другой области. В том числе есть такая общая, среднеарифметическая, церковная дисциплина, которая нас поддерживает, и мы это чувствуем и хорошо понимаем. И тогда не возникает этой коллизии, что в христианстве ничего нельзя. Если тебе так кажется, то тебе тогда как раз все можно, наверное, а вот в христианство тебе нельзя, потому что христианство «нельзя» неверующим. Причащаться тебе нельзя, но, может быть, Бог даст, и ты тоже будешь верующим.

Поэтому нам, православным христианам, нельзя смотреть на людей, которые вокруг  говорят, что в христианстве одни запреты, посты, поклоны и длинные службы. Не надо считать, что все устроены одинаково. И верующих людей, хотя бы и очень слабенько — единицы. Большинство людей верят в оккультизм, в язычество, в приметы – вообще во все то, во что верят безбожники. Конечно, не надо на них возлагать бремена неудобоносимые. Христианская дисциплина – для христиан, и она очень полезна. Понимая это, мы сами станем христианами получше.

Аминь.

епископ Григорий (Лурье)