Санкт-Петербург, ул. Академика Байкова, 14а

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем наши беседы на «Собеседования» Иоанна Кассиана. И сегодня, двигаясь в их собственном порядке, мы приходим к собеседованиям аввы Даниила о душе и теле.

Авва Даниил был учеником преподобного Пафнутия, о котором мы уже слышали, и он его воспитывал в качестве своего приемника, но оказался в этом непрозорлив, потому что авва Даниил умер, пока еще скитом управлял Пафнутий. Но пока он еще был жив, и, несмотря на относительно нестарый возраст, был известен полезностью своих поучений, и Иоанн и Герман успели к нему подойти и услышали от него такое объяснение того, что отчасти они знали, а отчасти думали, что знали, но несправедливо, – что такое плоть, что такое душа и что такое дух.

У апостола Павла в разных местах мы читаем, что плоть воюет с духом, что плоть не может познать духа, не разумеет. Были, конечно, такие, кто считал, что вообще плоть во всех смыслах это плохо. Но авва Даниил как раз говорит, что ясно, что сказать так нельзя, потому что сказано в Евангелии: «Слово плоть бысть». И ясно, что в этом смысле плоть не воюет против Духа.

И те, кто говорят, что наша задача освободиться от плоти вообще, – это люди, которые уклонились от здравого учения. Но сейчас (это уже я от себя добавлю) так привыкли с этим бороться, что уже трудно понять, как же сказать правильно – что такое «плоть воюет с духом», по апостолу?

Получается, что человеческий выбор все время подталкивается в противоположные стороны с одной стороны и с другой. С одной стороны – это плоть, с другой – дух. Дух нас устремляет к тому, что мы вдруг стремимся к Богу, нам хочется молиться, мы вдруг понимаем, что только это важно.

И бывает, что это проявляется иначе, – когда мы пребываем во всяком житейском, и нам становится это скучно, мы понимаем, что в этом смысл жизни быть не может. Или, может быть, получаем то житейское, чего мы хотели, и видим, что нас это не удовлетворяет. Через это тоже проявляется то духовное начало, которое в нас есть, и которое нас заставляет выходить за житейские пределы и искать чего-то высшего.

Плоть в том смысле, в котором предосудительно – это разные наши стремления к грубым страстям типа стяжания, сластолюбия и тому подобным вещам. Но, в то же время, не зря это все устроено, нам это равновесие необходимо. Потому что если мы стремимся, увлекаясь только духом, то мы впадаем в гордость. Если нам это удается, то мы начинаем уничижать тех людей, которым это не удается.

Наконец, мы уподобляемся бесам, которые, не имея никакой плоти, которая бы их остановила, сразу делают, что хотят, поэтому их грехопадение было такое внезапное и  необратимое. А мы из-за того, что связаны плотью, с одной стороны, и добродетели не можем сразу исполнить так, как мы захотели, но, что для нас более важно, мы также и в грехах своих не можем достигнуть той меры, к которой стремимся.

Мы благодаря плоти успеваем задуматься и в каких-то случаях просто и остановиться. А вообще —плоть нас сдерживает для того, чтобы мы смирялись, для того, чтобы мы постепенно восходили к духовному, для того, чтобы мы могли понимать тех, кто отстает от нас, потому что мы сами такими же были, и для того, чтобы мы, будучи искушенными сами, могли и искушаемым «помощи», по крайней мере, их не презирать. То есть плоть нам нужна для нашего равновесия.

И понятно, для чего нужен дух – иначе мы бы уходили в плотские наши желания, они бы нас удовлетворяли. Это сейчас, благодаря духовному началу в нас, мы не можем найти удовлетворения, если только это начало не будем успешно забивать. Но обычно человек не может найти в этом удовлетворения.

Поэтому необходимо и то, и другое. И вот здесь, казалось бы, то, что многие понимают, но все-таки недопонимают. Вот такой случай был как раз у Иоанна и Германа.

Где свобода нашей воли? Свобода нашей воли посередине. Она может уклоняться туда и сюда, на нее действуют с одной стороны и с другой,  но выбираем мы сами. Вот если так сказать, то это будет правильно. Но это будет не полное понимание, и важнейшие вещи останутся неясны. Потому что — самое главное – бывает и нечто четвертое.

Если бы все сводилось бы к этому – с одной стороны духовное, с другой стороны плотское, а в середине наша свободная воля, — то мы бы все время находились в некоей середине. Мы бы стремились ко всему хорошему, но только так, чтобы не очень повредить нашей плоти. Мы стремились бы умом, а ничего бы особенно не делали.

В то же время, мы бы особенно не погрязали бы в каких-то пороках, потому что нас бы останавливало духовное. Мы бы зависали точно в середине, и про нас было бы сказано то, что говорится о Лаодикийской Церкви в Апокалипсисе: ты ни горяч, ни холоден, но теплый. И что говорит Господь дальше? Что, может быть, это не так хорошо, как если бы ты был горяч, но и не плохо?

Вот, наша цивилизация, особенно так называемое современное христианство, подсказывает такой ответ. Но кто помнит Апокалипсис, который нам напоминает авва Даниил, — там ответ совершенно другой: изблевати тя из уст Моих имам.

Это означает, что если ты приял нечто от Бога, но вместо того, чтобы дальше быть горячим и как-то это в себе развивать, а находишься не там и не сям, а находишься именно там, где свободная воля норовит оставаться, то есть в середине, то будешь вот таким теплым, и кончится это тем, что Господь тебя изблюет из Своих уст.

Поэтому есть еще нечто четвертое. Благодать Божия помогает нашей свободной воле не оставаться в этом серединном положении, и для того, чтобы не заворачивать ни влево, ни вправо, а, исходя из этого серединного положения, не стоять на месте, а двигаться вперед или, можно сказать, вверх, она привлекает нас уже не просто следовать за каким-то духовным началом в нас, пусть даже и божественным, которое нас пробуждает, но следовать царским путем и реально спасаться.

Для этого надо получать прочно, усваивать дары благодати Божией. А что такое благодать Божия? Благодать Божия – это и есть Сам Бог. Вот чтобы стяжать Бога, идти, действительно, к Богу, а не так, чтобы сначала дернуться в Его сторону, а потом отпасть, может быть, еще хуже, а для того, чтобы действительно быть вместе с Ним, тоже нужно, чтобы наша свободная воля имела некоторое привлечение от благодати Божией. Вот как это все непросто устроено.

Не просто есть что-то духовное и нечто плотское, между которыми находится наша свободная воля, которая бы и рада не выбирать ничего между ними всерьез. То есть она хочет хорошее, но даром, поэтому получается в результате, что она не там и не сям. А для того, чтобы она все-таки делала выбор и шла за благодатью Божией, для этого есть особое побуждение благодати Божией. Это четвертое начало, которое во всей этой системе работает, если можно так сказать.

Отсюда еще один вывод. Когда апостол Павел говорит о душе, плоти и духе, он в одном месте говорит о том, что есть люди телесные, душевные и духовные, и что есть разные области реальности того, что относится к телесному, душевному и духовному, и что духовное над всем, и что именно в этом спасение.

Что такое «телесное» — это понятно. Это всякие грубые страсти, которые мы должны отбросить. Это не только то, что совсем уже является невозможным, типа блуда, убийства и так далее. Но это и жизнь, смысл которой сводится к тому, чтобы, например, есть, чтобы иметь какой-то материальный достаток и так далее.

И вот есть люди, которые поняли, что ради этого жить нельзя, и не только поняли, а и оторвались от этой жизни и стали жить чем-то другим. Например, они приняли христианство. А если брать поучение, которое мы сегодня разбираем, то приняли даже монашество. Они перестали быть плотскими, но надо перестать быть также и душевными, потому что дальше ведь остаются все внутренние привязанности.

У меня может быть очень мало чего-то, или даже это не мое, а принадлежит монастырю, или это мое личное, но употребится на какие-то общие нужды когда-нибудь потом. Некоторые монахи собирали большое имение для того, чтобы потом основать собственным монастырь, и таким образом впадали в любостяжание, хотя вроде бы и не так, как плотские люди это делают, но так, как душевные.

То есть они не доверяют Богу, не ищут прежде всего Бога, а ищут каких-то понятных для себя душевных состояний. Это может быть просто увлечение какими-то приятными чувствами, возникающими по поводу молитвы или богослужения, или какая-то уверенность в завтрашнем дне от того, что у нас решены те или иные материальные проблемы, которые сами по себе нас, может быть, не привлекают и не интересуют. Это может быть что угодно.

Но понятно, что после того, как человек оставляет жизнь телесную, есть опасность погрязнуть в душевной. Про нее как раз и говорятся слова «изблевати тя из уст Моих имам, яко обуморен еси». Вот что такое душевность.

А сегодня мы можем сказать, что образ христианства, который тиражируется нашей культурой, он именно душевный. В этом образе христианства какие-то тонко чувствующие люди, которые любят всех вокруг, которые, может быть, хорошо понимают произведения искусства, строят храмы, хорошо поют в церкви, а может быть вообще являются какими-то законодателями каких-то художественных вкусов, просто помогают психотерапевтически.

Это душевный образ христианства – в нем какие-то общечеловеческие, может быть, даже и необходимые вещи подменяют смысл религиозный, смысл христианства. Что это означает? Это означает, что такое христианство ведет к тому, что Господь его изблюет из Своих уст. В XIX веке, в начале ХХ, хотя у нас были великие подвижники, будущие новомученики, но то религиозное возрождение, которое происходило массовым образом, восстанавливало именно такое христианство – душевное, по-своему красивое, полезное людям в общежитии.

Но Господь его в 20—30-е годы ХХ века изблевал из Своих уст, и мы это все видели. Многие, конечно, люди вразумились, что они не туда шли, и получили не просто спасение душевное, а некоторые из них стали святыми и мучениками.

Вот поэтому говорит авва Даниил, что человек плотской, который, может быть, вообще язычник, ближе к покаянию, ближе к спасению, чем человек душевный, который, может быть, монах. Потому что человек плотской может понять и отбросить именно то, что его отделяет от Бога – и тогда он отбросит и плотское, и душевное. А человек, который отбросил плотское, но не отбросил душевное, ему трудно понять, в чем разница между душевным и духовным применительно к своей собственной жизни.

Вот на этом внезапно завершается поучение. И я тоже так же завершу, потому что пусть каждый сам делает свои выводы.

Аминь.

епископ Григорий