В последних днях Страстной седмицы как бы отражается все христианство. Для мирских людей оно непонятно: с одной стороны, мрачно, а с другой — радостно. На самом деле, в христианстве нет ни мирской скорби, ни мирской радости. Даже с мирской точки зрения то, чем жили христианские святые, убедительнее того, чем живут мирские “герои” и “звезды”. Смерть Христа — в центре христианства, а в центре жизни каждого христианина — его собственная смерть. Паремия о “костях сухих”. Чтобы воскреснуть для жизни со Христом, нужно принадлежать к Новому Израилю — христианам, и нужно умереть для мира.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы богослужебно завершили Великую Пятницу и начали уже празднование Великой Субботы, которая сама по себе является праздником в полном смысле этого слова. И недаром говорится, что если среди всех дней года самым главным временем является Святая Четыредесятница, Великий пост, то в Великом посту самые главные дни это последние его дни, особенно пятница и суббота. И это так потому, что в этих днях, просто как в капле воды, отражается все христианство. Все самое главное, что есть в православной вере, все самое главное, что есть в православном богослужении, все самое главное, что есть в православной аскетике, и, можно сказать коротко, все самое главное, что есть в Православной Церкви, — все это звучит, все это так или иначе представляется в богослужениях Страстной седмицы и особенно в богослужениях этих предпасхальных дней, и может быть, даже более всего в богослужениях пятницы и субботы.

И мы можем сказать, что видно, каким двойственным и непонятным, с точки зрения мирского человека, оказывается христианство, если посмотреть на богослужения этих праздников. Потому что, с одной стороны, оно представляется посторонним людям чем-то очень мрачным, и для этого есть все основания; а с другой стороны, даже те, кто говорит о мрачности христианства, не могут не признать, что оно почему-то и очень радостное, и для этого тоже есть все основания. А что же на самом деле?

Если говорить с мирской точки зрения, то правильнее всего сказать, что христианство находится по ту сторону скорби и радости, мрачности и веселости. Потому что в мирском смысле там нет никакой мрачности и, в мирском же смысле, там нет никакой веселости — нет никакой мирской радости в самом христианстве, но также нет и никакой мирской скорби. И даже как раз потому там и нет никакой мирской скорби, что нет там никакой мирской радости. С точки зрения человека светского кажется, что тогда получается, будто в христианстве ничего нет. Действительно, если бы мир ограничивался тем, что доступно пониманию светских людей, то так бы оно и было. Но история христианства говорит совершенно о другом. Очень трудно поверить, что в нем ничего нет, если столько людей могли этим жить. Но на это можно еще возразить: а что это были за люди? Может быть, это были какие-то сумасшедшие? — Такая мысль первой приходит в голову, если не знать о том, какие там на самом деле были люди. Но мы ведь знаем, что это за люди. Вспомним хотя бы тех немногих христианских святых, которые нам известны. Людям мирским, может быть, и никто из них не известен, но если мы ходим в церковь и как-то более-менее привыкли совершать памяти святых, то хоть каких-то святых мы знаем. Вспомним, что это за люди. Вспомним также, какие люди бывают особо почитаемы в миру — я не говорю о рядовых людях, которые и в Церкви, и за ее пределами могут быть довольно-таки похожими друг на друга, хотя и тут на самом деле есть большие различия, — но посмотрим на то, какие идеалы у людей в миру и какие в христианстве. Кто считается образцом для подражания в миру? Если брать официальную идеологию, то это, по крайней мере, какие-то герои, и это в какой-то степени хорошо и вызывает уважение. Но, конечно, все равно этих героев не сравнить с христианскими святыми. А если посмотреть, кого на самом деле люди почитают в миру, то окажется, что это не только герои или, лучше сказать, далеко не всегда герои, а чаще всего это Бог знает, кто, какие-то звезды шоу-бизнеса в разных его видах, т.е. разные люди, о которых много говорят по телевизору. И вот, сравним их с христианскими святыми. И тогда можно понять, что, наверное, то, чем живут христианские святые, оно все-таки более убедительно, чем то, чем живут те, кто не живут в Церкви, хотя, быть может, и знают что-то о ее существовании. И вот поэтому все-таки в христианстве, наверное, что-то есть — так вот можно убедить человека, который этого не понимает, но хотя бы немножко знаком с образцами христианской жизни, хотя бы самыми главными образцами святых.

Но что же такое на самом деле есть в христианстве? В христианстве, конечно, есть то, что людям посторонним кажется торжеством смерти. Потому что, действительно, христианство признает тот неизменный факт, что абсолютно каждый из нас является смертным, и что нет ничего такого земного, что мы можем взять с собой на тот свет. И даже если мы не разочаруемся во всем земном до того, как умрем сами — а в очень многих вещах, конечно, мы обманываемся и разочаровываемся еще раньше, чем успеем умереть, и слава Богу, — то, во всяком случае, на том свете уже ничего из этого не будет. И никакого нет из этого выхода. И Великая Пятница нам как раз это и доказывает — что даже воплотившийся Бог, пожелавший именно стать человеком, потому что ради нашего спасения было нужно, чтобы Бог стал именно совершенным человеком, — даже Бог не смог избежать смерти по человечеству. И хотя Божество все равно осталось бессмертным и как таковое не умирало, но Бог, Сын Божий по ипостаси умер благодаря воспринятой им другой природе — человеческой. Потому что никто, даже Бог, пожелав стать человеком, не смог избежать этого закона смерти. Мы знаем, что этот закон смерти не был сотворен Богом изначально, мы знаем, что он был следствием грехопадения; но как бы то ни было, для нашего падшего мира, в котором мы живем, он остается законом, и Сам Бог не смог для Себя из этого закона сделать исключение, когда стал человеком.

Поэтому в центре христианства оказывается смерть — смерть Христова, а в центре жизни каждого христианина оказывается его собственная смерть. Но у человека неверующего его собственная смерть оказывается в конце его жизни, и это такой конец, о котором человек не хочет думать и пытается его отодвинуть в бесконечность, а он не отодвигается. Но у христианина его собственная смерть, как и смерть Христова, оказывается именно в центре его жизни. Потому что это то, о чем он думает всегда и относительно чего он выбирает, чем ему полезно заниматься, а чем нет, что является делом стоящим, а что пустым или даже просто вредным. Потому что все, что нам не пригодится для нашей смерти и особенно после нашей смерти, все это является в лучшем случае делом пустым, а очень часто — не просто пустым, а прямо вредным. Вот такой у нас критерий.

Конечно, люди, у которых смерть оказывается в центре их существования, кажутся другим какими-то маньяками, какими-то сумасшедшими. Но этот упрек надо адресовать всему христианству как таковому, потому что в христианстве день Пасхи связан со смертью и Великая Пятница является особым днем, когда самый строгий пост и особый богослужебный устав специально напоминают нам о том, чтобы мы не жили обычной нашей жизнью. Потому что даже то, что по временам бывает еще как-то можно, хотя бы та же самая пища в умеренном количестве, все равно когда-нибудь прекратится. И вот сейчас, когда мы строго постимся в Великую Пятницу, мы уже немножко предвкушаем именно эту неизбежную смерть.

И действительно, христианство показывает род человеческий так, как мы об этом сегодня читали уже в конце утрени Великой Субботы в пророчестве Иезекииля. Там род Израильский, т.е. не весь род человеческий, а народ избранный предстает в виде поля, усыпанного костями. То есть одни только сухие кости. И вот, в таком виде изображен в видении пророка Иезекииля народ Божий. Действительно, мы знаем, что все мы, принадлежим ли мы к народу Божию ветхому или к народу Божию нынешнему, христианскому, все мы умираем и превращаемся в это поле сухих костей, которое производит вот такое мрачное впечатление. Если кто-то слушал внимательно прочитанную паремию, то она должна была показаться ему достаточно мрачной. И вроде бы нет никакой разницы между сухими костями человека из богоизбранного народа Ветхого Завета или богоизбранного народа Нового Завета, т.е. христиан, и костями любого другого человека. Но различие начинается дальше. Потому что дальше видение пророка показывает, как эти кости начинают обрастать плотью и вновь становиться похожими на живых людей. Однако они все равно не оживают, а остаются трупами, потому что для того чтобы они действительно ожили, чтобы они стали живыми людьми по-настоящему, а не просто похожими на живых людей, надо еще, чтобы на них сошел Дух Божий. Как в свое время Господь создал Адаму тело из глины и только потом его оживил, вдохнув в него Свой Дух — именно то, что особенно связывает нас с Богом, делает нас по Его образу и подобию. И вот, когда в видении пророка Иезекииля это происходит, Дух сходит на эти тела, тогда действительно происходит воскресение.

И понятно, что это говорится и читается сегодня в прообразование Воскресения Христова, недаром это вспоминается в предпасхальные дни; но и само Воскресение Христово, и то, что к нему относится в Ветхом Завете, все это относится к воскресению всех нас. И воскресение всех нас, конечно, в последний день произойдет так, что все мы воскреснем в теле. Это важнейший догмат христианской веры, о котором сказано в Символе веры: “Чаю воскресения мертвых”. И кто отрицает что-либо из сказанного в Символе веры, тот, конечно, не христианин; это относится всецело и к догмату о воскресении мертвых. Но для того, чтобы это произошло, мы должны внутренне принадлежать к народу Израильскому Нового Завета.

Конечно, воскреснут все, независимо от того, грешники они или праведники, принадлежали они к Церкви или нет, принадлежали они к Ветхому или Новому Израилю или нет, — но это будет разное воскресение. В Евангелии говорится о “воскрешении жизни” и о “воскрешении суда”, и конечно, нам надо воскреснуть в воскрешение жизни, чтобы мы не имели, подобно недовоскрешенным мертвецам сегодняшнего пророчества Иезекииля, такой вид, будто мы живы, в то время как на самом деле мы мертвы, как об этом говорится в Апокалипсисе, который тоже во многом построен на видении Иезекииля. А для того, чтобы Господь воскресил нас в последний день и воскресил именно для жизни, нужно, чтобы Он дал нам предвкушение и основу этого еще сейчас, не только до всеобщего воскресения, но еще и до нашей смерти. Вот для этого нам и дается наша земная жизнь. Для этого мы должны еще раньше добровольно умереть для мира, чтобы еще до всеобщего воскресения внутренне воскреснуть. А это будет только тогда, когда в центре нашей жизни будет наша смерть. А наша смерть будет в центре нашей жизни именно так, как это положено христианам, только тогда, когда на первом плане для нас будет смерть Христова.

Недаром христианская наша жизнь начинается при крещении, когда читаются слова Апостола: “Вы, которые крестились во Христа Иисуса, крестились в Его смерть”. Само крещение, само начало христианской жизни — это крещение в смерть, а не во что-то другое. Но дальше объясняется, для чего это нужно и что из этого получается, — чтобы мы вместе со Христом были в Его воскресении. Вот, если мы хотим по-настоящему праздновать Пасху, то мы должны по-настоящему, насколько это нам возможно, постараться умереть для этого мира, постараться сейчас использовать краткие уже не дни, а просто часы воздержания от еды и от всяких удовольствий и зрелищ, которые остались до Светлого дня Христова Воскресения, чтобы хоть немного закрепить в нас этот настрой на то, чтобы все время носить в себе свою собственную смерть, которая должна быть едина со смертью Христовой, в которую мы крестились, если мы христиане. И если это будет, если не в конце, а именно в центре нашей жизни будет наша смерть, то тогда в центре нашей жизни будет и воскресение, которое, как Христос из гроба, воскреснет из нашей смерти. Аминь.