Санкт-Петербург, ул. Академика Байкова, 14а

Спасение — дело вышеестественное, и Господь показал это тем, что исцелил не ослепшего человека, а такого, у которого вообще не было глаз. Чтобы спастись, нужно “оставить все”; что это значит?

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня, в Неделю о слепом, мы совершаем воспоминание исцеления слепорожденного, описанного в Евангелии от Иоанна, который вообще не имел глаз, но после того как Иисус помазал ему глазницы грязью, смешанной с Его слюной, и когда слепой умылся затем в Силоамской купели, он прозрел. И после этого он исповедал перед фарисеями свою веру в Христа как в пророка, и вскоре Сам Христос подошел к нему и спросил, верует ли он в Сына Божия, и когда он спросил: “Кто это такой, чтобы я в Него уверовал?” — потому что как в пророка он уже в Него верил, — Иисус сказал ему, что это Он и есть, говорящий с ним. Тогда исцеленный уверовал в Сына Божия. И, как говорит об этом церковное Предание, хотя в Евангелии прямо об этом не сказано, он тоже стал одним из учеников Христовых, и в этом можно не сомневаться; вопрос лишь в том, ходил он дальше вместе с Апостолами или нет.

Таким образом, это одно из самых необычных чудес, описанных в Евангелии, и как всякая история в Писании, она имеет не только буквальный смысл, т.е. просто рассказ об одном из чудес Христовых, которыми Он показывал, что Он Мессия, но и смысл символический. И здесь очень важен этот символический смысл для понимания христианства. Это один из тех евангельских рассказов, где мы должны понимать, что христианство это нечто выше естества. Потому что наше естественное состояние до того, как мы уверовали и узнали Мессию и исповедали Сына Божия, уподобляется состоянию слепорожденного. Не потому, что мы в силу каких-то болезней, под которыми можно было бы подразумевать грехи, потеряли зрение, а потому, что такого зрения, чтобы видеть Бога, у нас и нет изначально, независимо от наших грехов. Просто по человеческому естеству Адам в раю мог видеть Бога, а мы все уже рождаемся потерявшими эту близость к Богу, и вот, чтобы восстановить ее, нужно изменить естество. А уж если говорить о спасении, которое является целью христианской жизни, т.е. о совершенном обожении, то оно, конечно, достигается только сверх естества. Потому что если бы Адам до грехопадения был совершенным и обоженным, то он и не мог бы согрешить, и никакого грехопадения не было бы. А мы думаем о том, что если мы спасемся и будем жить вместе с Богом, то это будет состояние вечное, которое уже никогда не нарушится. Значит, оно будет отличаться от того состояния, которое имел Адам в раю до падения, когда его естество было таким, каким его сотворил Бог. То есть мы хотим достигнуть вышеестественного состояния, к которому был предназначен Адам, но которого он тогда достигнуть не смог, потому что уклонился к противоестественному. И вот, показывая вышеестественность того, что мы хотим, Господь не просто дает зрение ослепшему, но Он дает зрение такому человеку, который был слеп, потому что вообще не имел глаз. Это тот догматический смысл, на который указывает данное чудо.

Но как мы понимаем, не буквальное и возвышенное содержание любой евангельской истории имеет не только догматическую, но и аскетическую сторону. И поэтому всегда нужно ставить вопрос: а какой смысл это имеет лично для меня. И вот, здесь надо понимать, что для того чтобы спастись, как говорят святые Варсонуфий и Иоанн, которых мы сейчас все время читаем перед причастием, необходимо полностью отвергнуться нашего естества. Не только нельзя совершать грехи, которые были запрещены и в Ветхом Завете, не только нельзя нарушать заповеди, но нужно действительно оставить все. Апостол Петр говорит: “Се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом”. И святые Варсонуфий и Иоанн объясняют, что Петр был бедняк и он не мог оставить нечто материальное; бессмысленно было бы говорить такую фразу, если бы речь шла об оставлении каких-то вещей. Конечно, он оставил то, что ему принадлежало по праву, но не из вещей, а именно естественные вещи, которыми можно пользоваться душевно. Действительно, по естеству мы можем получать довольно много разных удовольствий, в которых не будет прямого греха. И жизнь нормального человека, что называется, и состоит в том, что он избегает удовольствий греховных, потому что они почти все так или иначе не одобряются какими-то людьми, с которыми ему приходится жить, и хорошие люди избегают таких удовольствий которые не одобряются другими людьми, потому-то они и называются хорошими, люди их так называют. Так же, может быть, и какие-то грехи, которые людям не заметны, но строго запрещены Богом, эти люди тоже не совершают; но для того чтобы спастись, этого все же мало. Нужно действительно оставить самих себя.

Обычно бывает, что мы ищем сначала смысл жизни, потом, если мы уверовали в Бога, ищем Бога, а потом, считая себя христианами, мы время от времени говорим себе, что мы хотим посвятить свою жизнь Богу — монашеству или еще чему-нибудь благочестивому. А потом почему-то получается, что если мы посмотрим, на что мы на самом деле расходуем свою жизнь, то получается, что живем мы совсем не для Бога. Я не говорю сейчас о том, в каких занятиях мы проводим свою жизнь, потому что существуют разные занятия, и почти любые занятия, кроме прямо греховных, можно проводить по Богу. Речь идет не о самих занятиях, а о том, каков наш душевный настрой, где мы пребываем мысленно, стараемся ли мы молиться Богу и освобождаться от грехов, как-то осознавать их, просить Бога о прощении этих грехов и больше их не повторять, или же мы начинаем прилепляться мыслью ко всему подряд — может быть, к нашей работе, которую мы должны делать, а может быть, даже и не к работе, а к тому, что мы вовсе не должны делать, и т.д. Почему же так получается? Что же, мы не хотим спастись? Разве мы не верим в Бога или, если мы еще не стали христианами, не ищем смысла жизни, не хотим жить ради самого главного, не понимаем, что мы должны понять, для чего нам эта жизнь дана, и прожить ее именно для этого? Вроде бы мы это все понимаем. Я не говорю про тех людей, которые об этом не думают вообще и которые, может быть, даже и видимости такого понимания не являют, а про тех, кто сознательно приходит в Церковь, как все здесь присутствующие, и все-таки действительно это все понимают. Но как же получается, что, понимая это, они действуют так, как будто не понимают? А так получается потому, что они это понимают, но еще лучше они понимают много других вещей, совершенно посторонних, — понимают, как можно жить тем, другим, третьим, десятым, и хорошо, если это то, другое, третье не является чем-то греховным и прямо запрещенным, а является, например, удовольствием, которое люди находят в семье, в работе и т. д. Но в результате это перетягивает, и нам хочется того и другого, но этого хочется больше. А еще в Ветхом Завете Господь говорит: “Аз есмь Бог ревнитель”. То есть Он не допускает поклонения никаким иным богам. И в Ветхом Завете запрещалось поклонение идолам, а в Новом Завете запрещается поклонение в каком бы то ни было смысле чему бы то ни было, кроме одного Истинного Бога. Поэтому апостол Петр и говорит: “Се, мы оставихом вся” — не только оставили наши грехи, но оставили все “и вслед Тебе идохом”. То есть если мы действительно хотим идти за Христом, мы должны оставить все.

Речь только в редких случаях идет о том, чтобы оставить что-то или все вообще физически. Тем более что всего оставить физически и нельзя, потому что в какую бы пустыню ни уходили великие преподобные отцы, у них там все равно было какое-то имущество, хотя бы та земля, на которой они жили. Поэтому все-таки абсолютно всего в вещественном смысле оставить невозможно, да это и не требуется, но внутренне требуется оставить все. То есть надо понимать, что мы всюду находимся временно, что мы ничем не владеем и ничем не должны интересоваться, не говорю — больше, чем Богом, — а не должны интересоваться ничем первично. У нас должна быть только одна область интересов — это как спастись, как быть с Богом. И в этой области вообще ничего рядом быть не должно. Но когда мы выходим из этой области и делаем какие-то практические выводы о том, как же нам спасаться, мы должны уметь видеть, среди какой обстановки мы живем, среди каких людей, какие у нас задачи по отношению к этой обстановке, к этим людям, как мы должны относиться к членам нашей семьи, какие у нас есть обязанности по воспитанию детей или, может быть, не детей, а кого-то еще, и т. д. Но вот тут должна быть иерархия, не говорю — последовательность, а именно иерархия. То есть мы должны понимать, что в сравнении с одним всего остального просто нет, настолько оно не важно. А если существующие цели рассматривать помимо Бога отдельно, то, конечно, они должны как-то выстраиваться в зависимости от того, что об этом говорят заповеди Божии и вообще воля Божия, так или иначе выражаемая.

Поэтому слепота наша будет продолжаться до тех пор, пока мы хотим жить светскими удовольствиями, оправдывая себя тем, что это не возбраняется. Это не возбраняется, но надо начать хотя бы с того, чтобы наши естественные удовольствия не доставляли нам так уж много приятных эмоций. И уж категорически нельзя допускать привыкания, когда, в случае отсутствия этих удовольствий, у нас начинается, выражаясь языком наркоманов, ломка. Потому что, конечно, с точки зрения светского общества, наркотиками называются только некоторые определенные вещества, и то список их спорен, потому что с какой-то точки зрения и алкоголь можно назвать наркотиком, а с другой стороны, его употребление настолько распространено, что его так не называют. Но если смотреть с точки зрения христианства, то надо понимать, что наркотиками можно назвать и то, что является, быть может, полезной деятельностью. То есть вообще весь мир, который нас как-то интересует, как-то привлекает, он весь является наркотиком, а мы зависим от него, и если нас чего-то лишают, то у нас начинаются всякие неприятные ощущения, которые вполне соотносимы с ломкой наркомана. Более того, если мы привыкаем к какому-то мирскому удовольствию, то нам хочется увеличивать дозу, нам постепенно становится недостаточен имеющийся уровень удовольствия, и нам хочется все больше, а это тоже признаки наркомании, и ни в коем случае нельзя этого допускать. Конечно, мы не можем в одночасье взять и отказаться от всех удовольствий. Но во-первых, мы можем не увеличивать их дозу, когда хочется; это первое. Во-вторых, мы можем постепенно дистанцироваться даже от того удовольствия, которое мы получаем, чтобы оно нас эмоционально не столь занимало. Если оно будет нас не столь занимать эмоционально, мы меньше будем о нем думать, и оно будет меньше влиять на наше душевное состояние, а “свято место пусто не бывает”, и тогда надо, чтобы на нас вместо этого влияло что-то другое, и не худшее, а лучшее. Например, чтобы мы больше времени проводили в молитве. Хорошо сказать, но трудно сделать, потому что заставлять себя повторять молитву просто как попугай — это и не очень хорошо получается, а если получается, то бывает еще хуже, потому что это просто некоторый аутотренинг, который приводит к нарушению умственных способностей и ни к чему больше. Надо, конечно, именно молиться, а не повторять молитву, как попугай. Но откуда возьмется молитва? Об этом святые отцы говорят постоянно — что молитва берется от страха Божия. Вот, если не будет страха, то не будет молитвы. И если русская пословица говорит, что “кто на море не бывал, тот Богу не маливался”, то там речь идет о том, что страх человеческий тоже может привести к молитве. Но надо все-таки, чтобы был страх Божий, а если его нет, то хотя бы страх человеческий, потому что страх человеческий тоже может конвертироваться, выражаясь современным языком, в страх Божий, потому что мы можем понять, что эти обстоятельства, которые нам кажутся страшными и которые нам сейчас Господь допустил, нужны для того, чтобы мы к чему-то пробудились, чтобы мы перестали наконец-то думать о том-то и о том-то — о работе, об удовольствиях, о какой-то суете, о каких-то пустых страхах. Если же у нас какой-то серьезный страх, и мы всерьез испугались, то надо, чтобы мы, испугавшись всерьез, сделали всерьез христианские выводы. А всерьез христианский вывод из страха можно сделать только один, а именно тот, что это попущение Божие для того, чтобы мы наконец-то стали молиться и перестали отвлекаться на ерунду.

Поэтому будем стараться молиться. Не будем принимать даже такие дары мира сего, которые теоретически принимать можно; будем стараться их не принимать или, если мы не можем так сразу сделать, будем стараться отвыкать от них. И за все будем благодарить Господа, и за дары этого мира, но еще больше за то, что Он дает нам возможность от них отвыкать; будем благодарить Его за то, что Он дает нам познать страх Божий хотя бы через страх человеческий, а главное — будем стараться молиться. И тогда с нами получится то, что несмотря на то, что мы родились без глаз вообще, все-таки мы прозреем. Аминь.