Санкт-Петербург, ул. Академика Байкова, 14а

Житие празднуемых 30 сентября (по новому стилю) святых символично. Мученики свидетельствуют своей кровью о своей вере. Христианские добродетели тоже свидетельствуются только кровью — смертью со Христом. Вера бесовская и вера христианская. Надежды на что-то из мира сего и христианская надежда на Царствие Небесное. Любовь мирская и любовь христианская. Любовь Божия отрешает от мира и от всяких мирских привязанностей. Чтобы исполнить эти три добродетели, нужна та премудрость, которая изводит нас из мира.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы совершаем праздник в честь особо почитаемых в народе святых — дев-мучениц Веры, Надежды и Любови и матери их Софии. И подобно тому, как в Евангелии какие-то истории рассказываются не столько для того, чтобы мы знали исторические факты, сколько для того, чтобы мы делали из них выводы, — т.е. не столько для буквального смысла, сколько для душевного и духовного, т.е. более глубокого, чем это видно из буквы слова; подобно этому и жития святых, а особенно такие рассказы, как про Веру, Надежду, Любовь и Софию, прежде всего объясняют нам какие-то духовные истины.

И конечно, сразу очевидно по именам этих мучениц, что они являются олицетворением трех важнейших христианских добродетелей, а премудрость — это та христианская добродетель, которая их рождает. Т.е. Премудрость рождает веру, Надежду и Любовь, и все они становятся мученицами. Мученик — это значит в то же время и свидетель, т.е. в греческом слово “мартис”, которое означает “свидетель”, например, свидетель в суде, стало применяться к христианским мученикам; вне христианства это слово так не употреблялось. Т.е. мученик свидетельствует своей кончиной о своей вере, а точнее говоря, он свидетельствует пролитием своей крови, подобно тому, как в Ветхом Завете кровью жертв (тогда это были животные) свидетельствовалась та истина, которая провозглашалась в ветхозаветном служении. И вот поэтому все три добродетели свидетельствуются кровью — Вера, Надежда и Любовь.

И действительно, если мы обратимся к христианскому смыслу каждой из этих добродетелей, то станет совершенно понятно, что каждая из них может свидетельствоваться только кровью. Потому что Господь и Сам говорит нам, и через святых объясняет — и сегодня мы об этом читали у святого Макария Великого, — что тот, кто живет по-христиански, участвует в смерти Христовой, в Его страданиях и в Его смерти. И потому есть только одно доказательство того, что мы живем по-христиански — если мы со Христом принимаем Его жизнь, которая состояла в страданиях и закончилась смертью, т.е. если мы умираем со Христом. Да и если бы Макарий Великий этого не написал, то все равно об этом сказано у Апостола; и недаром при крещении читается фрагмент из Апостола, где говорится, что “мы, которые во Христа Иисуса крестились, в смерть Его крестились”, — т.е. это значит не то, что наша смерть не будет нашей смертью, но то, что она будет не просто нашей смертью, а смертью Христовой. И вот, что же означают вера, надежда и любовь; почему они свидетельствуются смертью?

Конечно, вера бывает разная, и не всегда она есть добродетель, даже и тогда, когда она является верой в истинного Бога. Потому что мы все помним, как Господь через апостола Иакова говорит, что “и бесы веруют и трепещут”. Конечно же, они веруют в истинного Бога; но если бы это была добродетель, то они не были бы бесами, и эта добродетель могла бы содействовать их спасению. Но вера их ничему не содействует. Та вера, которая действительно является христианской, она, конечно же, тоже направлена на истинного Бога, но она просто другого качества: это вера в то, что этим Богом вот лично я, верующий, могу и должен жить. И тогда, поскольку истинный Бог наш — Иисус Христос, естественно следует вывод, что я должен с Ним умереть. И поэтому понятно, что эта вера может свидетельствоваться только кровью.

То же самое можно сказать и о надежде. Потому что надежды бывают у разных людей разные; в основном они крайне глупы; и даже, к сожалению, у людей, которые себя христианами считают, тоже бывают надежды на всякие мирские вещи и на всякие глупости. Разумеется, христианская добродетель тут совершенно не при чем. А христианская надежда — это надежда не на что-нибудь из нашего мира, а только на Царствие Небесное, вступить в которое мы должны еще прежде нашей физической смерти, хотя бы залог его получить, а окончательно получить его уже после нашей кончины. И коль скоро мы здесь ничего не имеем, то это та самая надежда, которая дает нам возможность умереть для мира. Потому что мы умираем для мира, чтобы жить со Христом в Царствии Небесном. Это и есть значение христианской надежды.

Ну, и конечно же, христианская любовь — это именно христианская добродетель, а значит, это совсем не та любовь, которую называют этим словом в миру. Хотя в миру этим словом называют самые различные явления, но даже не стоит в них копаться и разбираться, потому что все они к христианству не имеют никакого отношения, все они являются более или менее порочными или в лучшем случае — проявлениями грубой физиологии (например, любовь матери к ребенку: ничего здесь нет ни таинственного, ни поэтического, — хотя нет и ничего особо греховного, если, конечно, эта любовь не заходит слишком далеко, что тоже очень часто бывает). А что же такое христианская любовь? Она есть та самая любовь, которой Бог любит всех, кого Он любит, — а Он любит всех. Это любовь Божия, которая принадлежит Богу, и это и есть Сам Бог, потому Господь говорит через апостола Иоанна, что “Бог есть любовь”. И поэтому она не знает различия между злыми и добрыми и обращена на всех одинаково; другое дело, что не от всех она пользуется одинаковой взаимностью. Ради этой любви Господь как раз и претерпел смерть, и поэтому, если мы будем иметь ту же самую любовь в какой-то степени, то она тоже будет нас вести только к смерти. Потому что это любовь не та, которая нас привязывает к чему-то в мире, а та, которая привязывает нас только к Царствию Небесному; а в мире мы можем относиться ко всем одинаково только тогда, когда мы не будем привязываться ни к кому в особенности. Потому что если у нас в миру есть какие-то привязанности — будь то к вещам, или к какому-то положению в обществе, или к какой-то славе, или к каким-то людям, — то значит, мы будем бояться их потерять, у нас будет возникать опасность конкуренции с кем-то; значит, мы, не дай Бог, будем кому-то завидовать; значит, мы будем отвлекаться от желания Бога желанием всех этих суетных предметов, к которым относятся в этом смысле и наши близкие. А если ничего этого нет, то тогда как раз такая любовь Божия, настоящая, как говорят святые отцы, отрешает от мира — т.е. она прекращает всякую житейскую любовь; а прекращая всякую житейскую любовь, т.е. вообще всякую житейскую привязанность, она прекращает нашу жизнь для мира; и потому она, конечно, свидетельствуется только кровью.

И вот, для того, чтобы породить эти добродетели, нужна премудрость; и для того, чтобы их исполнить в жизни, т.е. принести свидетельство, нужна премудрость. И поэтому Премудрость — София, мать этих добродетелей, — она продолжает жить во время страданий своих дочерей и умирает уже на их могиле, потому что, конечно, истинная премудрость тоже может свидетельствоваться только кровью. Потому что истинная премудрость — это не та премудрость, которая ценится в миру и которая может дать нам какое-то положение в мире, а та, которая изводит нас из мира и ради которой мы как раз принимаем смерть для мира через добродетели Веры, надежды и любви.

Молитвами святых мучениц да сподобит нас Господь стяжать все эти добродетели и выйти из мира в Царствие Небесное. Аминь.