История 40 мучеников; отрекшийся от Христа отрекся из-за печали; что делать, чтобы противостоять печали; печаль нас побуждает отречься от Христа, когда православие теряет для нас новизну; “жизнь по Шмелеву” как неправильный способ борьбы с печалью; надо запоминать наши цели, пока мы неофиты;в каком смысле “цель оправдывает средства”; печаль по Богу — добродетель, но и она может быть ложной; критерий любви к Богу один — “кто заповеди Мои соблюдает…”

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память самых почитаемых христианских мучеников — 40 Севастийских мучеников. Именно поэтому день их памяти, всегда приходящийся в пост, является таким торжественным. Нельзя сказать, что это были самые первые мученики, которые пострадали, — далеко не первые. Но их страдания были особо известны, может быть из-за того, что это был целый отряд, полностью состоящий из христиан и добросовестно выполнявший свой воинский долг. А когда начались гонения, и император потребовал, чтобы вся армия приносила обязательные жертвы ему как богу, то этот отряд отказался выполнять нечестивое требование. После безрезультатных уговоров их стали пытать, но они оказались стойкими. Их поместили в Севастийское озеро — это известное озеро, которое сейчас находится на территории Турции, бывшей территории Армении. Погода была холодной, и отряд держали в воде до тех пор, пока они либо не выйдут, согласившись принести жертву богам, либо умрут. И, действительно, все умерли, кроме одного, который решил, что лучше пойдет в баню, специально растопленную не берегу для желающих выйти из озера и согреться. И он пошел, и отрекся от Христа, и немедленно умер в этой бане. Но один стражник видел в это время, что над всеми 39 мучениками, которые не отреклись, находятся спустившиеся с неба венцы, и только у отрекшегося не было никакого венца. Тогда этот стражник сам побежал в озеро и дополнил число до сорока. Поэтому мы почитаем все-таки сорок мучеников, а не 39.

И теперь мы продолжим говорить о страстях, потому что пост — это самое время подумать о нашей душе и о том, что ее отделяет от Бога, а отделяют ее греховные страсти. Мы в прошлый раз говорили, что основных греховных страстей 8, первая из которых — чревоугодие, но также туда входит еще сребролюбие, тщеславие, гордость, блуд, гнев, печаль и уныние. Из этих основных страстей выводятся все остальные многообразные страсти — так учили святые отцы еще IV века.

Обращаясь к памяти сегодняшних мучеников, а точнее, к примеру того человека, который не стал мучеником, мы можем подумать о том, какая же из страстей была виновата в том, что он отрекся от Христа. Конечно, мы назовем сразу малодушие и маловерие, и будем правы. Но откуда берутся малодушие и маловерие? Они являются производными от этих восьми. И та страсть, которая наиболее ведет к такому отречению от Христа и мученического подвига, и которая ведет ко многим другим грехам, — эта страсть называется печаль.

Что именуется печалью у святых отцов? Печаль — это какая-то скорбь, которая бывает у нас, потому что чего-то нам не хватает, как нам кажется, очень нужного, или, наоборот, у нас есть что-то лишнее, такие житейские обстоятельства, которые мы не можем переносить. И мы готовы под влиянием этой печали делать какие-то другие грехи, вплоть до отречения от Христа и от мученичества.

Конечно, очень трудно, когда печаль доходит до такой силы, как бывает, если нас начинают мучить, — этому очень трудно противостоять. И, действительно, бывают очень сложные обстоятельства. Что же с ними делать? Мы знаем, что мы все равно не должны отпадать от Бога и не должны роптать. Но что же мы должны делать? Ведь легко сказать, что мы не должны делать, и даже если мы будем знать, чего мы делать не должны, то это не поможет нам воздержаться от неправильных действий. Но чтобы на самом деле воздержаться, нам надо знать, что мы делать должны. А должны мы сосредоточиться только на жизни с Богом, молиться так, как это возможно. Надо постараться посмотреть на все, что с нами происходит, с нашей внешней оболочкой так, как будто это происходит вне нас, даже если это происходит с нашим телом, например, наша собственная болезнь. Потому что если это даже касается нашего тела, телесных страданий, то это само по себе не может касаться нашей души. И когда мы постараемся посмотреть на страдания так, как на что-то внешнее, то тогда мы поймем, что внутри мы остаемся с Богом, и тем более поймем, что нельзя от Бога отворачиваться. Потому что как только мы отвернемся от Бога, то мы сразу почувствуем, в какие очень страшные, тяжелые, болезненные обстоятельства мы попали. Тогда мы начинаем молиться. И когда молитва наша становится сосредоточенной, тогда происходят даже чудеса, о которых рассказывали многие мученики и исповедники, также переносившие страдания в своей жизни. Потому что зачастую бывают такие страдания, которые человек перенести не может, но для того, чтобы их все-таки перенести, нужно молиться и искать помощи Божьей. И подвиг севастийских мучеников — как раз тот самый случай помощи Божьей.

Но в повседневной нашей жизни мы постоянно сталкиваемся с тем, что печаль нас побуждает отречься от Христа. Вот мы обратились и стали в какой-то момент серьезными православными, стали жить, может быть, в подвигах и всем интересоваться, и это стало основным наполнением нашей жизни. Проходит 2-3 года: мы все узнали, православие теряет для нас новизну, и в то же время про себя мы понимаем, что сами мы не исправляемся, что все очень тяжело, что мы стоим на месте. Понимаем, как велики требования, которые православие предъявляет человеку. В самом начале нам казалось, что мы только немножко им не соответствуем, а вот немножко исправимся, и все будет хорошо. А оказывается, что перед нами была пропасть, и пропасть совершенно непроходимая, несмотря на то, что мы вот уже три года, пять лет над ней все время трудимся. И тогда у нас начинается та самая печаль, следствия которой могут быть самые разные. Если мы предадимся этой печали и ничего другого не сделаем, то либо мы просто отвлечемся от Церкви, займемся чем-то более для нас интересным, но сохраним себя психически (и это будет не самый худший вариант), либо мы в Церкви останемся, но окажемся (особенно если изначально психическое здоровье было не идеальным) кандидатами на госпитализацию. В Церкви таких случаев очень много, когда бывает очень большой ущерб для здоровья.

Может быть и еще один вариант нашего пребывания в Церкви: мы просто приспособимся жить, обходя все острые углы, но, в то же время, выработать какой-то для себя христианский быт, что позволит нам жить вроде бы и в Церкви, а в то же время совершенно по-мирски, не напрягаться. И, собственно говоря, традиционное православие абсолютно в любом народе именно этому и учит — как быть православным, чтобы при этом не быть христианином. Можно почитать книги любимого в народе Ивана Шмелева, в которых очень хорошо иллюстрировано, как можно быть православным и не быть при этом христианином. Там очень много говорится о том, что они едят, как они приходят с какими-то там птичками на сегодняшний праздник, вербы приносят на вербное воскресенье, обсуждают, возьмет ли бас в хоре нижнюю ноту на Великопостном песнопении, а вот о том, что готовиться к причастию и исповедоваться — этого почти нет. Но ведь не только Евангелие говорит, но и есть правило, которое запрещает оставаться без причастия. А там причащаются один раз в году, но зато “завтра мы едим то, сегодня мы едим это — и вообще, есть чем заняться и жить по-православному”. И такого “православия” там очень много. А христианства — нисколько.

Поэтому, если мы все-таки стараемся быть христианами, то должны смотреть глубже. Мы должны применить в православии то, что вообще должны применять люди в своей жизни. Когда-то, в молодые годы, очень многие из нас, почти все, бывают идеалистами, ищут смысл жизни. Потом, если кто-то не спивается и не становится наркоманом, то обзаводится семьей, зарабатывает деньги, и смысл жизни забывается или фактически замыкается на семье, такой же бессмысленной как он сам, потому что у людей, не имеющих смысла для своей собственной жизни, не может быть смысла воспитывать детей. А все эти разговоры, интересы, которые были в юности, проходят и забываются. И так же, когда мы становимся христианами, может быть в юности или даже попозже, мы увлекаемся христианством, как дети, которые всем интересуются, а потом начинается то, о чем я сказал.

И вот, чтобы этого не делать, надо настраивать наши души. Пока у нас есть такое неофитство по отношению к христианству и юношеское неофитство по отношению к жизни вообще, надо запоминать, какие есть у нас идеалы, потому что в этот период мы можем хорошо понять цель, к которой нужно стремиться. Просто в этом возрасте у нас не может быть средств, чтобы ее достигнуть. Чтобы появились средства, надо очень серьезно потрудиться — не год и не два, и не пять, а нужны десятилетия серьезной работы. Но для того, чтобы этим заниматься, нужно помнить о цели. И когда проходит время, мы должны не забывать о цели, а думать, как нам использовать тот жизненный опыт, который у нас появляется (и, если мы говорим о христианстве, то это жизненный опыт в христианстве), для того, чтобы от этих целей не отступить.

Мы должны совершить в этой жизни то усилие и то насилие над собой, которое ведет нас к достижению этих целей. И, конечно, тут нужно быть очень строгим и прагматичным, нужно быть идеалистами в выборе своих целей, а в выборе средств — циниками. Но именно в том смысле, в каком цель по-настоящему оправдывает средства. Если средство выбирается такое, при котором меняется цель, то тогда оно не подходит, а если оно, действительно, ведет к этой цели и не нарушает заповеди, то тогда мы должны эти средства выбирать. Об этом говорится и в Евангелии — “от Иоанна Крестителя и до ныне Царство Небесное берется штурмом, и штурмующие его захватывают”. Я специально перевожу на русский язык с греческого как можно буквальнее.

Есть еще другая печаль, которая является добродетелью, — печаль по Богу (“по Бозе” по славянски). Это когда мы печалимся о своих прегрешениях и исправляемся, но, к сожалению, этот род печали очень легко спутать с другой разновидностью греховной печали, которая оказывается либо оскорбленным тщеславием, либо просто истерией — и это чаще всего. Например, мы можем чувствовать, что мы каемся, потому что каемся со слезами, рыдаем о наших прегрешениях и чувствуем после этого какой-то катарсис, душевное облегчение и какое-то просветление. Это очень часто бывает, и особенно у тех людей, которые склонны к истерии, не только у женщин, но и у мужчин. Они, конечно, любят ходить в церковь и получать массу удовольствия от такой церковной жизни. Вот они часто становятся постоянными посетителями исповеди, старцев и прочих святых мест.

Но чтобы была печаль действительно по Богу, критерий должен быть совершенно другой. Все эмоциональные состояния, которые бывают у меня оттого, что я каюсь, или еще от каких-то вещей, которые я замечаю в своей христианской жизни, имеют такое же значение, как имеет значение шум за окном в то время, когда мы живем в квартире. Мы слышим его, но не можем сделать так, что бы на улице не было шума. Вот так мы должны относиться к своим эмоциям. А жить мы должны исходя из чего-то другого, нежели шум, случайно и беспорядочно доносящийся с улицы.

Поэтому критерием нашего покаяния служит только одно — исполнение заповедей. Что мы делаем после того, как покаемся? Действительно ли мы исправляем свою жизнь? И если тем грехом, в котором мы каялись, начинаем грешить чуть меньше, то значит, какая-то доля истинного покаяния у нас была. А если мы очень много по этому поводу плачем, и это дает нам возможность испытывать свое ничтожество, то тогда, конечно, никакого покаяния здесь даже близко нет. Это тоже извращение, которое, к сожалению, вызывает неправильная церковная жизнь, а бывает, что и духовники неправильно на это ориентируют и это поощряют. Мы должны понимать, что чувствовать свое ничтожество вовсе не является печалью по Богу. Чувствовать свое ничтожество правильно можно только в том случае, если мы исправляемся после покаяния. То есть, если мы очень грешим какими-то хроническими для нас грехами и продолжаем ими грешить, но не так, а чуть-чуть реже, — то тогда у нас было покаяние. А если мы нисколько не меняемся, и даже не обращаем внимание на то, меняемся или нет, но зато обращаем внимание на то, как мы себя почувствовали, каким ничтожеством, как рыдали и плакали, и как печалимся по Бозе, как ходим все время со скорбным лицом, то, конечно, с точки зрения психиатрии — это весьма неблагополучное состояние, а с точки зрения духовной (если это вообще надо духовно оценивать, потому что психически больных не надо духовно оценивать) — это состояние духовной прелести, то есть очень ложного духовного состояния. Такая духовная оценка применима к тем из подобных больных, кто довел себя до этого сам.

Печаль по Бозе преодолевается тем, что мы меняем свою жизнь, и тем, что у нас появляется любовь Божья. А что такое любовь Божья? Об этом говорится в Евангелии: “кто Меня любит, тот Мои заповеди соблюдает”. Господь не говорит, что это тот, кто много плачет обо Мне, много об этом говорит или много об этом думает — ничего подобного. А Он говорит, что любит тот, кто соблюдает Мои заповеди. То есть тот, чья жизнь становится менее греховной. И всё: больше никаких критериев быть не может. Все остальное может иметь только служебное значение: полезное — хорошо, если вредное — плохо. И поэтому не надо искать в церкви никаких ощущений, а надо искать только одного — новой жизни.

А как новая жизнь приходит в нашу старую? А так: она меняется, меняется наше поведение. Это действительно, единственное средство борьбы со страстями и с той страстью, о которой мы сегодня говорили — печалью.

Если мы не будем бороться с печалью, то она обязательно заставит нас отречься от Христа. Не обязательно в той форме, в которой произошло это с сегодняшним несостоявшимся севастийским мучеником, а может быть в какой-то повседневной форме, как чаще всего и бывает: либо мы уйдем из Церкви, либо будем жить по образцам Ивана Шмелева, либо мы приспособимся к ней, как к какому-то месту удовлетворения своих извращенных душевных потребностей, основанных на истерии и садомазохизме. Поэтому постараемся преодолевать печаль изменением своей жизни.

Аминь.