Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.
Сегодня мы слышали рассказ в Евангелии от Матфея о том, как Господь накормил 4000 человек семью хлебами и небольшим количеством рыбы, и после этого еще осталось семь корзин остатков. И в этом рассказе, как и в других историях о чудесном умножении хлебов, содержатся символичные числа. И в этой истории главное такое число — семь. Оно означает полноту, потому что число семь всегда означает полноту. И число хлебов, равное семи, означает жизнь будущего века, образом которой были этой земные хлебы, данные людям для того, чтобы они поддержали свои физические силы на земле. С другой стороны, на это указывает дополнительно, может быть, то, что количество корзин, в которые собрали остатки, тоже было семь. Т.е. полнота осталась навсегда. Из другой подобной истории мы знаем, что осталось двенадцать корзин, а двенадцать означает двенадцать колен Израилевых, но имеется в виду Новый Израиль, т.е. вся полнота спасенного народа. А здесь другим способом, через число семь, тоже обозначена полнота.
Но что еще в этом рассказе такого важного и особенного? То, что люди перед этим три дня были в пустыне вместе с Иисусом, слушали Его, и им нечего было есть, и они ничего не ели. Поэтому Господь и сотворил такое чудо. И как всегда, в таких рассказах нам надо искать, прежде всего, какой-то более глубокий смысл, нежели буквальный, который тоже, впрочем, в них есть. Более глубокий душевный и духовный смысл всегда важнее. И то, о чем мы сейчас говорили, это символизм — то, что можно отнести к духовному смыслу, потому что все чудеса Господни, даже касающиеся каких-то житейских дел, как вот это, они прикровенным образом указывали на жизнь будущего века. Это нам понятно. Но также очень важно понимать смысл душевный, т.е. тот, который относится к спасению каждого из нас, а еще более точно говоря, к аскетической жизни, т.е. объясняет, как нам самим свою собственную жизнь устраивать так, чтобы она была христианской.
Что же следует из этого рассказа? Если мы хотим, чтобы Господь ввел нас в жизнь будущего века и даровал нам сейчас эти хлебы будущего века, число которых — семь — указывает на то, что они принадлежат будущему веку, или, иными словами, если мы хотим, чтобы Господь исполнил наше прошение, которое мы все время произносим в молитве Господней: “Хлеб наш насущный даждь нам днесь”, — мы должны три дня ничего не есть и пребывать вместе с Ним в пустыне, в слушании Его слов. Но что значит: “Хлеб наш насущный даждь нам днесь”, — собственно, то, что телесным образом получили эти люди в пустыне? Слово “насущный” включает в себя сразу два понятия и означает не то, что обычно думают и что привилось на Западе, потому что так было переведено на латынь, т.е. не означает тот хлеб, который мы едим ежедневно. То есть, конечно, так тоже можно понимать, в принципе, и на Западе это понимание было господствующим еще задолго до того, как они уклонились в ересь; но едва ли кто-нибудь из греческих, да и вообще из восточных, например, сирийских, отцов вкладывал в эти слова такой смысл, хотя, может быть, кто-то наряду с прочими смыслами говорил и об этом. Основных смыслов в слове “насущный” два. По-гречески оно может делиться по-разному на корень и приставку, и в зависимости от этого иметь два значения. Первое значение — это “хлеб будущий, наступающий”, т.е. тот хлеб, который будет в будущем веке, дай нам уже сейчас, здесь; т.е. мы молимся о том, чтобы сейчас уже войти в жизнь будущего века. Действительно, Евхаристия это есть хлеб будущего века, который мы получаем уже сейчас. Потому что Царствие Небесное — это Тело Христово, а у Христа только одно Тело, то, которое мы вкушаем в Причастии, и именно оно, а не другое, будет и в Царствии Небесном. Поэтому, действительно, прошение имеет такой смысл. А второе значение слова “насущный” получается “хлеб надсущный, сверхъестественный”, т.е. мы молимся дать нам сейчас не обыкновенный хлеб, а какой-то сверхъестественный. Что это означает? Это опять означает то же самое — хлеб будущего века. Только во втором случае мы подчеркиваем его отличие от всего, что есть в мире, говоря о его сверхъестественности, а в первом случае мы подчеркиваем, что он принадлежит будущему веку, а не настоящему, — но мы его просим именно сейчас. И вот на это указывает, хотя и более прикровенно, то чудо, о котором мы сегодня читали.
А для того, чтобы нам сподобиться такого чуда, мы должны придти к Господу в пустыню, потому что если мы этого не сделаем, мы просто Его не услышим. Господь еще в Ветхом Завете говорил пророку Илии, что во всяком шуме и громе Его не будет, а Он будет “во гласе хлада тонка”, т.е. в еле слышном дуновении легкого ветерка. Господь действительно так вот к нам и обращается, причем обращается постоянно; но пока наши уши и все прочие органы чувств заняты всякими заботами мира, мы в этом грохоте, который стоит и снаружи, и внутри нас, потому что мы туда его пустили, мы ничего не слышим. И чтобы нам услышать Господа, мы должны уйти в пустыню, мы должны внутренне — а для этого отчасти и внешне, потому что мы сильно зависим от внешнего, пока не достигли бесстрастия, — отключить эти самые внешние раздражители и пойти туда, где этого шума нет; отказаться от всяких наших стремлений, которые приковывают нас к миру, которые заставляют нас слушать этот шум, которые не дают нам уйти. Мы как бы находимся в комнате, в которой постоянно орет телевизор. Конечно, некоторые люди могут так настроиться, чтобы ничего этого не слышать, и их внутренняя тишина не будет страдать и разоряться от соседства телевизора. Но подавляющее большинство людей, вообще все новоначальные христиане так жить не могут, и поэтому нужно выйти из этой комнаты, где стоит телевизор.
Но как мы выходим в пустыню? Что с нами там происходит? Когда мы действительно вдруг видим, что вокруг нас ничего постороннего нет, мы не столько испытываем облегчение от того, что наконец прекратился шум этого телевизора, сколько испытываем страх и ужас, потому что оказывается, что все, на что мы привыкли рассчитывать, чем мы привыкли утешаться, все это от нас отнимается, и мы начинаем очень остро чувствовать свое одиночество. Но если мы не пройдем через такое ощущение одиночества, которое особенно сильно во время всяких жизненных несчастий, с которыми мы оказываемся один на один, то мы и не попадем в пустыню. Даже в утешение можно сказать так: для того, чтобы Господу нужно было меньше нас как-то колотить, чтобы мы скорее достигали того результата, для достижения которого нам посылаются всякие скорби, мы должны стараться, не дожидаясь, этих скорбей, которые приходят к нам помимо нашей воли, самим внутренне отрешиться даже от того, что у нас не отнято. Это касается всех житейских благ, которыми мы, милостью Божией, пользуемся, а также и наших близких. Потому что надо понимать, что если, слава Богу, у нас никто сейчас не умер, и мы можем получать от общение с ближними что-то полезное и хорошее, то все равно когда-нибудь неизбежно придет разлука — кто-нибудь из нас умрет, — и поэтому внутренне надо стараться жить так, как если бы это уже произошло. Т.е. у нас не должно быть такой безмятежной радости просто от общения с каким-то человеком, потому что вот он с нами, он живой, нам с ним хорошо. Радость должна быть, но такая, которая уже прошла через эту самую разлуку. А если у нас так не получается, то надо стараться, чтобы получилось. И надо знать, что насколько у нас получится к этому приблизиться, настолько в меньшей степени мы вынуждены будем претерпевать всякие невзгоды и скорби, которые случаются с нами помимо нашей воли.
И еще одна особенность упоминаемого сегодня чуда состоит в том, что люди получили хлебы не сразу после того, как пришли в пустыню, а когда уже они провели три дня без еды. А проведя три дня без еды, человек чувствует себя уже достаточно тяжело, он ощущает достаточно сильный голод, и эти люди испытали вполне ощутимое ослабление сил. И вот, поэтому мы не должны удивляться, что даже когда наступают благоприятные обстоятельства для того, чтобы мы услышали Господа, когда мы хотя бы в некотором смысле почувствуем вкус этой самой пустыни, — сразу после этого тоже ничего не меняется. Потому что должно пройти время между возникновением подходящей для чего-то полезного среды и тем моментом, когда мы, наконец, научимся ею пользоваться. Сначала мы, конечно, глохнем от той тишины, которая наступает после нашего удаления из шумного города в пустыню. Но мы удаляемся в пустыню не для того, чтобы оглохнуть; и чтобы восстановился наш слух, чтобы мы действительно могли различить “глас хлада тонка” и понять, что самое важное для нас передается именно так — ненавязчиво и еле слышно, — для этого мы должны в пустыне некоторое время пробыть. И поэтому не надо удивляться, что время идет, мы изнемогаем, а толку никакого нет. Действительно, время идет; действительно, мы изнемогаем; но из этого совершенно не следует, что никакого толка нет. А также можно утешаться тем, что можно быть уверенным, что совсем мы не умрем, а все будет устроено так, чтобы нам как раз наилучшим образом услышать этот самый “глас хлада тонка”, и чтобы Господь напитал нас сверхъестественным Своим хлебом.
Вот, сейчас мы все причащались — в очередной раз Господь исполнил наше прошение о “хлебе насущном”, которое было прообразовано чудом о семи хлебах. И мы в очередной раз должны понимать, что Господь со Своей стороны нам опять подает все, что можно и должно, и уже только от нас зависит, чтобы Его дары в нас не умалялись, не терялись, и тем более не попирались, чтобы нам не уподобляться тем свиньям, которые попирают бисер, а чтобы дары Божии в нас возрастали — сначала в этом веке, а из этого века, еще прежде нашего преселения в мир иной, даровали нам жизнь века будущего. Аминь.