Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Во время литургий преждеосвященных даров великого поста мы всегда стараемся поговорить о чем-то цельном и довольно большом, связанной с нашей аскетикой. Обычно это аскетические творения наших византийских отцов, потому что это самое главное руководство духовной жизни, которое существует в нашей Церкви.

Были у нас раньше беседы на «Лествицу», на патерики, на Иоанна Кассиана, а теперь у нас нет такого удобного текста, чтобы он сам был разбит на нужное количество частей, и мы будем говорить о другом распространенном жанре – о сотницах, а именно, о четырех сотницах Максима Исповедника «О любви». Это четыреста небольших глав. Вряд ли мы успеем за этот пост и даже за следующий сказать про все четыреста, но этого и не надо. Главы эти совсем небольшие, обычно меньше абзаца, а нужно сказать хотя бы о некоторых для того, чтобы поговорить о самых главных понятиях в нашей аскетике.

Мы знаем, что когда мы говорим о Боге и о том, что связано с Богом, мы должны использовать обычные человеческие слова, потому что никаких других у нас нет. Это не значит, что все, что мы говорим – ложь. Но это значит, что эти слова не содержат полноты правды. Как говорит Дионисий Ареопагит, для того, чтобы было более полное представление о правде, хотя полной правды там все равно не будет содержаться, нужно одновременно сказать и отрицание. Если мы говорим, что Бог есть что-то, то мы одновременно должны сказать, что Бог не есть это что-то, и так далее. Это нас расположит к тому, чтобы понять, но само по себе это тоже не будет пониманием. И вот это касается и основных наших добродетелей.

Все мы привыкли говорить совершенно справедливо, что главная заповедь – это заповедь о любви. А что такое любовь? Известно, что в мире представление об этом не только отличается от христианского — это бы еще ладно, потому что в мире нет ничего, что было бы похоже на христианское, но при этом не отличалось бы, — а во многом просто противоположное. Поэтому так особенно важно посмотреть, что говорит об этом святой Максим. И сегодня мы поговорим только о первых трех главах первой сотницы, но и этого уже будет достаточно много.

Когда мы об этом будем говорить, то как бы ни отличалось излагаемое святыми отцами учение от мирского, мы совершенно не будем вдаваться в полемику, потому что у нас все беседы внутрицерковные. То есть мы просто считаем, что святые отцы заведомо правы. Конечно, кто-то в миру, даже называющие себя христианами, считают иначе, но мы с ними сейчас совершенно не спорим. Мы стоим на той позиции, что это правильно, и надо только постараться это понять. Вот для чего в церкви ведутся беседы, а полемика – это для другой аудитории.

Итак, первое определение, с которой начинается сотница: Любовь есть благое расположение души, по которому она ничего из существующего не предпочитает познанию Бога.

Вот в первом же утверждении мы попадаем в тупик: любовь мирская всегда предполагает что-то существующее, а тут мы видим ее отрицание. Ничего удивительного, потому что ведь говорит Иоанн Богослов, что Бог есть любовь. И получается, что где нет Бога, там нет и любви. Конечно, с этим определением это будет согласовываться, а с мирским нет. Когда мы говорим в христианстве о любви, то мы говорим не о том, о чем говорит мир. А о чем именно – это нам пытается объяснить Максим Исповедник, а мы пытаемся понять.

И дальше в этой же главке сказано: Но в такое любительное настроение невозможно придти тому, кто имеет пристрастие к чему-либо земному.

Но к чему-либо и к кому-либо – это пристрастие. И это не есть христианская любовь к ближнему, а это есть некое желание иметь его как минимум при себе, а как максимум может быть и все что угодно.

Получается, что любовь начинается с того момента, где кончается мир. Поскольку у нас есть к кому-нибудь или к чему-нибудь пристрастие, то любви христианской у нас нет. Тогда можно подумать, что у нас ее нет вообще. Это не обязательно так, просто все добродетели новоначальных смешаны со всякими грехами – они грязные. Но грязная добродетель лучше, чем отсутствие добродетели. Поэтому начинать надо с грязного и идти к постепенному очищению.

И дальше идут две главки, в которых объясняется самое главное – как можно прийти к такой любви. Этих главок две, потому что есть только два пути. Это или добровольный отказ от земных благ, то есть аскетическое воздержание, либо перенесение скорбей, то есть добровольное принятие того, что случается недобровольно именно  с отнятием от нас чего-то мирского.

Итак, вторая главка: Любовь рождается от бесстрастия; бесстрастие от упования на Бога; упование от терпения и великодушия, сии последние от воздержания во всем; воздержание от страха Божия, страх от веры в Господа.

Бесстрастие значит отсутствие привязанности к чему-либо мирскому. Упование – это церковнославянское слово, а по-русски это значит надежда на Бога. Как на Него надеяться? Надеяться можно от веры – если мы в Него верим, то мы на Него надеемся. Вроде все веруют, но никто не надеется. Терпение – это скорби, мы будем об этом еще позже говорить.  Великодушие – это по-церковнославянски мужество, смелость, великая душа. В греческом языке это буквально мужество, а в русском языке это уже стало иметь совсем другое значение.

Итак, упование на Бога рождается от терпения и великодушия. И все идет от веры, но вера сама по себе не такова, чтоб сразу принести эти плоды, а должна сложиться эта цепочка: от веры – страх Божий; страх Божий не позволяет нам пользоваться чем-то, чем не надо, и это не обязательно грехи, но что-то для нас лишнее сейчас; тогда развивается терпение и мужество, и тогда вера приводит к упованию на Бога, что мы можем на него рассчитывать. Один американский протестант говорил об этом очень остроумно: я не верю в чудеса, я на них рассчитываю, уповаю.

Аналогично объясняется и последняя на сегодня главка: Верующий Господу боится адских мук. Страшащийся мук воздерживается от страстей. Воздерживающийся от страстей терпеливо переносит скорби. Претерпевающий скорби возымеет упование на Бога. Упование на Бога отрешает ум от всякого земного пристрастия. Отрешенный от сего ум возымеет любовь к Богу.

То есть можно не только самому воздерживаться, хотя это необходимо, но и претерпевать те скорби, которые с нами случаются независимо от нашего желания. И вот если мы будем их претерпевать, то тогда мы и получим упование на Бога. Казалось бы, мы уповаем на то, что Он избавит нас от скорбей – так говорится и в псалмах, и в молитвах. Но от каких-то избавит внешне, то есть они просто не наступят, а от каких-то внутренне – то есть они наступят, а мы станем сильнее через это. А как сильнее? Именно так, как он объясняет.

Упование на Бога отрешает ум от всякого земного пристрастия – потому что мы понимаем, что все равно скорби и воздержание выдерживать мы можем, только если ум отрешается от земного пристрастия.

И вот получается, что любовь к Богу отличается от того, что мы просто бы Богом заинтересовались. Бог нам интересен. Мы пришли и, может быть, даже испытали какое-то обращение, может быть, мы совершенно справедливо считаем, что какое-то чудесное воздействие благодати на нас было, из-за чего мы стали верующими. И есть люди, которые считают, что вот все, теперь я совсем другой человек, я могу так жить как настоящий христианин.

Вот так лучше не думать, потому что на самом деле это просто призывающая благодать, это та причина, по которой нам надо начать нашу христианскую жизнь. Не завершить, и не считать, что мы достигли там какой-то середины или начального пути, а то, что теперь вот наконец надо начать. А с чего надо начать?

Начать надо с воздержания и терпения скорбей. Казалось бы, воздержание увеличивает добровольные скорби, добавляясь к невольным, но, на самом деле, оно их облегчает, потому что те скорби, которые остаются и приходят — может быть, приходит их меньше, но об этом трудно судить, — лучше переносятся, потому что человек уже тренированный.

Что же самое главное, что мы должны понимать при вхождении в христианство, если мы в него входим, как верующие люди? То есть входим не просто за компанию. — Если просто за компанию, то лучше сразу выйти, потому что ты оказываешься в ложном положении. И если мы в него входим не потому, что ты «услышал зов предков», не потому что у тебя друзья верующие, — а потому что ты сам верующий. Если «за компанию», то мы будем наблюдать то, что с девяностых годов наблюдаем в России: люди разувериваются, бросают даже монашество и священнослужение, если они успели туда попасть.

А узнать о христианстве ты можешь от кого угодно, даже от врагов, а тем более от друзей, но узнав, ты должен сам для себя понять, что верующий я, а не только они. А если я верующий, то я должен начинать жизнь верующего человека – а это жизнь скорбей и воздержания. Но это такие скорби, от которых ты получаешь радость, потому что победа над этими скорбями приносит радость.

И тут получается, что когда ты видишь, что ничто тебе не помогает, что все оказывается плохо, но ты в это время молился, и Господь тебя от этого избавил, и особенно, если Он избавил не только внешним путем, а внутренним, и ты изменил к ним свое отношение и становишься другим человеком. Вера становится не просто каким-то желанием веры, проблеском, за которым ты уже пошел, а она становится какой-то реальностью, на которую ты уповаешь, опираешься на нее. И ты уже знаешь, как это бывает, когда есть вера.

Это такая вера, которая перешла уже в упование, но в упование она может перейти только терпением скорбей добровольных и невольных, а на них уже можно основывать отрешение от  мира добровольно, потому что уже понимаешь, насколько ценен Бог, и насколько не имеет ценности все остальное по сравнению с ним. Это отрешает от мира, начинается любовь к Богу, о которой говорит святой Максим.

Аминь.

епископ Григорий (Лурье)