Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память святого Антония Киево-Печерского. Это большой праздник не только в Киево-Печерском монастыре, потому что он там основатель, но это праздник общерусский, потому что это праздник основания русского монашества, — он был первым русским монахом. По крайней мере, первым, о котором известно (скорее всего, до него были монахи, о которых ничего не известно). И он был точно первым, от которого пошла уже прямая традиция. То есть у него были ученики, он основал монастырь, и все остальные русские монахи, так или иначе, преемственны этой традиции.

Поэтому понятно, что для русского монашества это большой праздник, и для любого современного православного монашества, которое все равно очень многим обязано русскому, это тоже очень большой праздник. Но я бы сказал, что и в целом для русской Церкви, в целом для тех Церквей, которые, так или иначе, существуют в русской традиции. Почему это так?

Потому что любая Церковь держится на своем «скелете». У нее должны быть «мышцы», конечно, потому что один «скелет» выглядит не очень красиво, но без него нельзя, никакого движения не будет. Должен быть  даже какой-то «жир». Тело Христово примерно так устроено, и монахи являются его «скелетом». Сами они выглядят так себе – лучше на них не смотреть, — но без них просто ничего не будет держаться. А все остальные – миряне, белое духовенство, те, которые стараются и живут церковной жизнью по-настоящему, а не приходят время от времени, — это мышцы.

А что такое жир? Тут уже можно дать волю фантазии. Но если совсем жира нет – тоже плохо, тоже тело умрет. Должны быть люди, о которых надо как-то заботиться, которые сами не соображают, что такое православие, но все равно Церковь как-то их приемлет, как-то им помогает. Если понять они не могут, то могут, по крайней мере, как-то согласно с православием жить.

Но почему монашество так важно? Это в новейшей истории Истинно-православной Церкви проявилось: в 1920-30-е годы и в последние двадцать лет. Где Церковь устояла? Там, где было монашество, где оно приняло сторону православия, отделилось от ересей, а за ним последовали все остальные – там получилось истинно-православное движение, которое, безусловно, начиналось как монашеское. Конечно, у истоков стояли не только монахи, но и те, кто жил по-монашески.

И в последние двадцать лет мы видим примерно то же самое. Когда просто собираются какие-то светские активисты, которые так не любят Московскую патриархию, что прямо «кушать не могут», то, конечно, возникает какая-то массовость, прибегают какие-то сумасшедшие батюшки, за ними куча духовных чад – и возникает огромный мыльный пузырь.

Это вот история приходов Зарубежной Церкви первой половины 1990-х годов. Потом пузырь лопается, всех обдает жидкостью, и остается лужа от мыльного пузыря. Потому что на такой мирской активности, даже при самой лютой ненависти к Московской патриархии, никакой Церкви построить нельзя. А должно быть что-то другое, что-то положительное.

А положительное – это церковное, и это основа жизни, это монашество. И вот где были хотя бы отдельные монахи, вокруг них сохранялась Церковь или даже возрастала, если ее не было. Вот такая примерно у нас в Калуге история, и такая у нас здесь.

Поэтому в монашестве заинтересованы абсолютно все члены Церкви, – даже те, кто никогда в жизни не станут монахами (хотя никогда нельзя зарекаться), — просто потому, что просто не на чем будет держаться общине.

Но, конечно, и в другом смысле монашество относится ко всем. Цель христианской жизни, как формулировал ее Максим Исповедник, в том, чтобы внутреннего человека сделать монахом. Внешнего человека делать монахом совершенно необязательно, а внутреннего обязательно всем.

Наверное, кто-то помнит, что во время крещения, но только когда крестят младенцев, им постригают власы и читается соответствующая молитва. Когда взрослых крестят, то этот чин не совершается. Что он означает?

Если смотреть на молитвы, то буквально первый смысл заключается в том, что как первые плоды приносят Богу, так и первые власы этого младенца приносятся Богу в знак посвящения Богу самого младенца. Но Семеон Солунский в XV веке толкует, что это намек на монашеское пострижение, которое обязательно для внутреннего человека.

Поэтому наше обращение к родоначальнику русского монашества сегодня – это для нас жизненно необходимо. Если мы по сути – все равно в какой форме, уж как Бог даст, — будем продолжать то дело, которое начато им, то, конечно же, у нас в России Церковь будет. Может быть, она будет в каком-то неприглядном состоянии, очень маленькая – это уже другой вопрос, — но она будет. Если же это будет прервано, то никакой Церкви не будет. Что мы, собственно, и наблюдаем, когда был крах Зарубежной Церкви, особенно в ее Российских приходах.

Аминь.

епископ Григорий