Почему св. Мефодий низложил всех иконоборцев со священных степеней и принял в Церковь только в качестве мирян. Урок для нашего времени: надо быть очень осторожными относительно ереси экуменизма, она — как холера. Почему экуменизм опасен.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы совершаем память великого исповедника православия — святителя Мефодия, патриарха Константинопольского. Патриархом он был только в последние годы своей жизни, с 843 по 847 год, до самой своей кончины. А исповедником он был всю свою жизнь, потому что почти всю его сознательную жизнь в Византии господствовала ересь иконоборчества, и святой Мефодий, конечно, ее не признавал и, хотя и не был тогда епископом, подвергался большим гонениям, был заключен в пещере, много всего претерпел, но никогда не отрекался от православной веры — а в то время это означало не отрекаться от исповедания почитания святых икон, — и поэтому он остался не поколеблен всякими прилогами вражиими. И поэтому когда в 843 году было восстановлено иконопочитание, он был одним из тех, на кого опиралась Церковь, и именно его избрали в патриархи, и до самой своей кончины он был патриархом.

Первое, что сделал святитель Мефодий, когда был избран патриархом, это было лишение Империи и самого себя почти всего клира, потому что почти все священники, которые в то время были в наличии, были либо рукоположены епископами-иконоборцами, либо были из тех, кто сначала обещал еще при святых патриархах Тарасии и Никифоре хранить православие, но потом отрекся от этого исповедания и перешел на сторону иконоборцев. И святой Мефодий сказал, что никого из них принимать нельзя в сущем сане — ни епископов-еретиков, ни рукоположенных ими, ни отступников от православия, даже если они покаются в ереси. И вот, хотя почти все бывшие иконоборческие епископы и клирики покаялись, потому что людям свойственно каяться и вообще колебаться вместе с “линией партии”, так сказать, покаяние их было принято, а сан — нет. То есть им разрешалось войти в Церковь в качестве мирян, а вот доверять им священное служение уже никто не стал, несмотря на то, что это уже второй раз за достаточно короткое время — чуть больше полувека — было восстановлено иконопочитание и осуждено иконоборчество, и в первый раз, когда иконоборцы покаялись на VII Вселенском Соборе, их, тем более рядовых священников, которых было очень много, оставили служить. Но во второй раз их уже не простили. Почему? И вот тут патриарх Мефодий и другие сторонники этой крайней меры объясняли ее так: при первом восстановлении иконопочитания ересь иконоборчества считалась новой и прежде не осужденной, и поэтому хотя и нельзя было в нее впадать, но по-человечески этот грех был извинителен, и потому еще можно было доверить священнослужение тем, кто каялись в этом грехе и его осознавали; но те люди, которые уже после всех объяснений, после решений VII Вселенского Собора все равно отпали в ту же самую ересь, не вняли совершенно ясным разъяснениям Церкви по этому вопросу, которые были у них перед глазами, и потому даже при их покаянии Церковь из осторожности не должна доверять им священнослужение, и снисхождения к ним уже быть не могло. Спасения в Церкви их никто не лишал, как миряне они могли в нее войти, а какое-либо служение церковное поручается по особому доверию, и никто из тех еретиков, которые даже и покаялись, но отпадали раньше в ересь уже осужденную, такого доверия уже не удостаивался.

Вот так это произошло при святом Мефодии, и он не остановился перед огромным социальным потрясением, которое эта мера вызвала. Потому что мало того, что изменение государственной и церковной политики, когда государственной религией вместо иконоборчества стало православие, затрагивало интересы очень многих людей, причем интересы практические и вполне материальные (это касается не только церковных деятелей, но и государственных лиц, которые с ними связаны), и было само по себе потрясением, на которое, однако, пошли; но этого оказалось мало. А когда лишили почти всю Церковь духовенства, то это затрагивало уже почти каждую деревню, и конечно, это уже совсем взбудоражило всю империю, и прошло несколько лет, прежде чем удалось пополнить ряды духовенства. Но тем не менее, на это пошли, и мера эта действительно оказалась правильной, потому что это способствовало очищению Церкви, а социальное напряжение удалось пережить, и все-таки и православие, и Империя устояли, потому что в таких случаях и Бог помогает.

И вот, какой это дает урок для нашего времени? Мне кажется, совершенно очевидный. Потому что главная ересь, которая господствует в наше время, это ересь экуменизма. Она, конечно, имеет в себе некое новое содержание, которое довольно трудно понять, в чем состоит. Но кроме этого, она имеет в себе и некое очень старое содержание, совершенно понятное, и нам не надо ничего нового узнавать, кроме самых элементарных вещей, о церковной вере, для того чтобы понять, что экуменизм является ересью, — не для того, повторяю, чтобы понять, в чем состоит эта ересь как ересь, а для того, чтобы понять, что это ересь. А именно, экуменизм предполагает, что те ереси и ответвления от христианства, которые продолжают сами себя считать христианством, но были в свое время осуждены святыми отцами как ереси и исповедуют разные уже осужденные Церковью учения, — что они на самом деле не являются полным отпадением от Церкви. Это говорится, например, о монофизитстве, которое осуждено и анафематствовано Церковью уже много веков назад, о католичестве, а также, хотя и менее открыто, о несторианах и разных протестантах. И получается, что если мы начинаем обсуждать саму возможность того, что решения, когда-то соборно принятые Церковью по поводу той или иной ереси, были, может быть, “слишком резкими”, или что мнения святых отцов относительно отсутствия благодати таинств и вообще христианства у еретиков были “преувеличены”, — если мы начинаем обсуждать мысль, что это может быть не так, значит, мы начинаем обсуждать возможность, что Церковь могла ошибиться в своем суждении. Точнее, мы начинаем рассматривать возможность того, что святые отцы не видели, где есть Дух Святой, а где Его нет, чтобы вынести окончательные приговоры ересям. А это значит, что мы, просто даже вступая с таких позиций в диалог с еретиками, отказываемся от православия. Тем более мы отказываемся от православия, когда начинаем молиться с разными еретиками. Тогда мы и сами становимся такими же еретиками. И поэтому не может быть никакого снисхождения к ереси экуменизма, не может быть оправдания, что это ересь новая и малопонятная. К сожалению, это ересь хотя и новая, но включающая в себя сразу все старые — именно сразу все. Поэтому совершенно справедливо в Греции назвали ересь экуменизма “всеересью”, потому что она включает в себя все старые ереси.

Потому надо быть осторожным с ересью экуменизма. Надо действительно понимать, что в сообществах, зараженных экуменизмом, совершены очень большие церковные преступления, даже большие, чем просто впадение в ересь. Потому что эти люди не просто ошиблись в чем-то конкретном, но принципиально отвергли вразумляющий голос Церкви, и такие люди в Церкви не могут пребывать. И даже если принимать их покаяние, надо быть очень осторожными в отношении их дальнейшего служения в Церкви в священном сане. Хотя, конечно, нельзя говорить, что мы тут всегда должны следовать примеру святого Мефодия. Но с другой стороны, мы видим, что в подавляющем большинстве (хотя есть и много исключений) духовенство Московской патриархии, переходящее в Истинную Церковь, оказывается плохим и неустойчивым и часто либо уходит куда-то еще, либо возвращается обратно в патриархию. А те, которые остаются в Церкви, это тоже зачастую не лучшие священники. Поэтому к ереси экуменизма надо относиться как к опасной заразе, которая распространяется не так, как некоторые инфекционные болезни, которыми заразиться достаточно трудно, как например, проказа, а так, как распространяется какая-нибудь холера или сибирская язва, и поэтому надо далеко от этой ереси отходить и не приближаться к ней.

И это очевидным образом касается нашего современного быта, потому что все мы потому и не ходим в Московскую патриархию, что она заражена этой самой ересью экуменизма. И надо также внутренне понимать, что мы не устоим в нашем исповедании православия, если не будем вести соответствующим образом внутреннюю жизнь. Потому что мы либо будем отвлекаться на какие-то грубые соблазны и через это отпадать от церковной жизни самым элементарным образом, либо будем как-то самоуспокаиваться на том, что пришли в Истинную Церковь — ведь это хорошо и располагает к тому, чтобы на этом успокоиться, а потом, пожалуй, сделать логичный вывод, что мы лучше всех, что мы лучше тех, кто не пришел в Истинную Церковь. В последнем случае мы, может быть, даже и не впадем в какие-то грубые грехи, но нам это будет и не нужно, потому что мы гораздо глубже впадем в такие внутренние грехи, которые нас сделают ничем не лучше еретиков и будут вполне достаточны для нашей погибели. Поэтому будем стараться держать и хранить православие и внешне, и внутренне: внешне — через пребывание в Истинной Церкви и причащение именно там, где есть истинная Евхаристия, а внутренне — живя так, чтобы не отпадать от того, чему мы причащаемся внешне, чтобы не отпадать своим умом от Тела Христова, которому мы причащаемся. Аминь.