Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем память преподобного Сергия Радонежского, и сегодняшний день связан  с важным событием уже после его жизни – обретением мощей. Это произошло в 1420 году. Тогда были еще относительно хорошие времена, и монастырь тогда управлялся его преемником, Никоном, тоже святым, и еще не произошло то, что произойдет через несколько десятилетий, когда этот монастырь совершенно выродится.

Но явились мощи, и таким образом было легче познать всей России, а потом уже и всему миру о том, что такой был подвижник. С одной стороны, это было хорошо, поэтому такой праздник у нас сегодня. Но с другой стороны, это не очень хорошо. Может быть, заметили многие, насколько песнопения сегодняшнего праздника были политизированы и недуховны, если называть вещи своими именами. Конечно, что-то религиозное тоже в них сказано, но в основном все в таком духе: молодец, Сергий, давай дальше, помогай нашим людям, стране, и все такое. В богослужении он уже превращен в патриотический символ. Но богослужение это не древнее, а, может быть, XVII века, а редакция вообще XIX-го.

Почему так произошло? Эта история с богослужением показывает то, что произошло вообще с почитанием Сергия Радонежского. Когда Сергий Радонежский жил, что он делал? Он ушел от этого государства куда подальше. Он не захотел жить, как некоторые его соратники, рядом с Москвой или  в Москве, хотя была такая возможность, но он предпочел уйти в какие-то глухие леса, куда никто к нему прийти бы не мог из государственных властей. Он просто стал жить в избушке посреди леса.

А его брат, который сначала это стремление разделял, просто не выдержал такую жизнь, потому что она действительно была тяжела, и большинство тогдашних людей – я не говорю о современных, а именно о тогдашних, которые были повыносливее — этого вынести не могли, поэтому от него уходили, в том числе его брат, причем они уходили не в мир,  не отпадали от Церкви. Но находилось совсем небольшое число монахов, которое эту жизнь терпело, и вот они, собственно, и составляли ту братию,  которая совсем понемногу приумножаясь, дожила с Сергием до самой его праведной кончины и потом продолжала еще жить на этом месте.

Эту суровую жизнь они – повторю, суровость была из-за условий отдаленного и дикого места – использовали для того, чтобы  жить внутренней жизнью, молитвой. Несмотря на то, что, казалось бы, Сергий Радонежский жил в такой глуши, благодаря монахам, которые перемещались, можно сказать, что он жил в Византии. Византийское возрождение православия, которое как раз тогда было в самом своем расцвете – во второй половине XIV века, — именно учение о молитве, и не учение просто какими-то словами и рассказами, а именно практика молитвы Иисусовой, умное делание полностью разделялось преподобным Сергием. И не только в своем монастыре он этому обучал, но внедрял это и гораздо шире, потому что большинство людей, повторю, даже большинство монахов в таких условиях, как он, жить не могли, но и им все равно тоже это было необходимо, где бы они ни жили. И на московские столичные монастыри это тоже как-то влияло.

В XV веке, но уже значительное время спустя после смерти преподобного Сергия, его монастырь превратился примерно в то, что мы знаем сейчас. То есть это стал крупнейший монастырь всей Московии. Не буду говорить, что это русский монастырь, потому что русские земли и русские православные церкви были и в Великом княжестве Литовском, это даже была одна и та же митрополия – Киевская, — но в Московии это был самый крупный монастырь, который стал заниматься всевозможным бизнесом, торговлей, от него ходили рыболовецкие суда, и по масштабам деятельности он превосходил все остальные монастыри. У него были огромные богатства. И таким образом, монастырь, созданный исихастами, превратился в главную опору того, что впоследствии назовут «иосифлянством» – то есть стяжательства и перерождения внутреннего монашества во всей этой церкви.

Что же в этом такого необычного? Ничего необычного в этом нет – так всегда и бывает. Есть старая святоотеческая поговорка монашеская: «не живи в славном месте». То есть тот, кто хочет действительно подражать  жизни преподобного Сергия, чтобы получить те же самые плоды или хотя бы малую часть тех же самых плодов, не пойдет в его монастырь, который уже давно не его, а он пойдет жить так, как жил Сергий, то есть в любое другое глухое место. Если он может, то он будет жить в лесу, хотя сейчас таких лесов не осталось. А не может – будет жить, как может, но не в славном, а именно в таком месте, чтобы оно было безвестное, чтобы не было никаких мирских богатств и заигрываний с сильными века сего.

Поэтому насколько образцом того, как не надо, является Троице-Сергиева Лавра, начиная с XV века, вот настолько жизнь самого Сергия показывает, как надо. В его время он мог бы оставаться где-нибудь в Москве, в Симоновском монастыре, например, а он ушел далеко. Вот так же и те, кто хотят духовной жизни, в меру своих физических сил, в меру технических возможностей выбирают то или иное место, но независимо от сил или возможностей,  это место будет не славным, но которое они, может быть, сами потом прославят, чтобы потомки, однако, тоже там не жили, а ушли, потому что они его, если прославят, то таким образом его испортят.

С монашеской точки зрения, прославить какое-то место, это значит его испортить. Поэтому монастыри развиваются не интенсивно, а экстенсивно. Монастырь не может постоять «под паром», чтобы о нем все забыли, а потом там бы опять началась монашеская жизнь. Приходится уходить опять куда-то в новые места.

Действительно, продолжение истории подвигов преподобного Сергия состоялось посредством сдвига монашеской жизни все дальше и дальше в глушь. После Сергия был Кирилл Белозерский, который более чем за тысячу километров от Москвы в так называемой Северной Фиваиде уже в XV веке создавал монастырь – это современная Вологодская область.

Но уже в начале XVI  века туда тоже пришла Московия, монастыри стали большими, и вторым крупным монастырем после Троице-Сергиевой Лавры стал Кирилло-Белозерский монастырь – крупным по меркам стяжательности и отсутствия духовной жизни. И тогда в  XVI  веке центр настоящей духовной жизни переместился  на Соловки, которые были еще достаточно глухими, но в XVII уже и они пали, правда смогли простоять до самого соловецкого взятия, до эпохи раскола, когда там монастырь штурмовала армия и перебила всех монахов и защитников монастыря.

Таким образом, московское монашество окончилось, но именно в XVII веке получило новый старт в западных землях, современной Западной Украине. Вот оттуда пришли монахи, которые продолжали ту же самую традицию византийского подвижничества и исихазма.

Поэтому какая-то отдельная традиция может закончиться, какое-то отдельное место может выродиться, а монашество и настоящее умное делание  не может закончиться никогда. За это совершенно не надо волноваться, а подражая прежним святым, надо стремиться не на те места, где они были на земле, а на те места, где они были и теперь находятся – на Небе. А для этого надо на земле искать другие места.

Аминь.