Во имя отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы совершаем один из главных праздников Истинно-Православной Церкви вообще и, конечно, особо значимый для нашего города – память новомучеников (священномучеников, потому что они были еще и епископами) Иосифа Петроградского, Кирилла Казанского и Евгения Ростовского (Евгения Кобранова), которых всех расстреляли в одну и ту же ночь на 20 ноября 1937 года в одной и той же тюрьме Чимкента, в Казахстане, где они все были в ссылке, но потом уже и под арестом в тюрьме.

Это было очень символическое событие, потому что три этих епископа представляли в свое время разные течения в истинном православии, которые между собой были несогласны. Между ними никогда не было антагонизма, никто никого не считал вне Церкви, но у них была очень разная позиция. Про митрополита Иосифа мы, конечно, лучше всего знаем и помним, потому что он почти с самого начала, в 1927 году, в течение первого полугодия после декларации митрополита Сергия, разорвал с ним общение. И не просто разорвал, но и осудил его действия как настоящий церковный раскол. Митрополит Иосиф никогда не понимал этот конфликт как конфликт административный, а понимал именно как церковный раскол – это и было правильно.

И вот не позднее чем к 1935 году все остальные движения Истинно-православной Церкви тоже пришли к этому пониманию, но некоторые замедлили. И вот одни замедлили просто, и это само по себе было плохо, а другие замедлили так, что очень подвели других.

Вот Кирилл Казанский был самым авторитетным архиереем того времени – авторитетнее митрополита Иосифа до того, как начались эти события, – и он прервал тоже общение с митрополитом Сергием. Но при этом он поначалу говорил так, что это у нас административный конфликт, и, конечно, никаких указов Сергия мы исполнять не будем, поминать за богослужением как первоиерарха тоже не будем,  но со всеми рядовыми мирянами, монахами, священниками, которые поминают Сергия, общение остается полным.

Он писал в течение нескольких лет письма митрополиту Сергию, чтоб его увещевать. Письма, во многом, дело хорошее, хотя и бесполезное для самого митрополита Сергия, но они были открытыми и распространялись для верующих – для них они были полезны. Но сама эта позиция была совершенно неправильная. Да, бывают в Церкви конфликты с епископами, но это в тех случаях, когда епископы не создают раскола, не проповедуют никакой ереси, но вместо того, чтобы право править слово истины, они занимаются всякой дурью. К сожалению, можно вспомнить много из нашей недавней жизни таких случаев. Но полного разделения тут не происходит, просто не признается административная власть. Люди обращаются к тому, что может заменить в таких условиях церковный суд, – и дальше как-то так или иначе дело решается. Но с Сергием, конечно, так было нельзя, потому что то, что он создал, – это уже совсем отделяло от Церкви тех, кто был с ним, потому что по сути это было ересью. Тогда, может быть, не замечали, что это было ересью, не все это знали, но, в любом случае, нельзя было не заметить, что это раскол, потому что Сергий сам своими действиями его и устроил – всех, кто ему не подчинялся, он называл отпавшими от Церкви, посылал указы соответствующие и отлучился сам от тогдашнего епископата.

Поэтому позиция митрополита Кирилла была неверная, и он сам это понял – есть его письма о том, что прошло время для увещеваний, и ничего не помогло, и что Сергий полностью отпал, и что там у него безблагодатное сборище. Он пишет это в очень жестких терминах — о том, что нет благодатных таинств, — но это в 1935 году. Если бы он выступил с этой же самой позиции в 1927 году, то он бы очень усилил истинное православие в целом. Но вот так всех разбивали по одиночке. В 1928 году он не был с Сергием, он был в доброжелательном нейтралитете к антисергианам, к иосифлянам, но это, к сожалению, не то же самое, что быть в одних рядах.

Наконец, Евгений Кобранов был одним из нескольких викариев митрополита Агафангела Ярославского, они все смотрели в рот своему авве – старейшему и самому авторитетному архиерею на тот момент. И вот этот старейший архиерей поначалу поддержал митрополита Иосифа. Но в них во всех была — как и в Сергии Страгородском, так и в Агафангеле Ярославском — самая главная закваска, закваска дореволюционного церковного чиновника.

Вот эти наши епископы, которые прославились особенно в 20-30-е годы, или вообще не были архиереями до революции и не имели шансов ими стать, или, как Иосиф Петроградский, были архиереями, но какими-то далекими, провинциальными, не имевшими шансов занять какую-то важную кафедру. Но после революции все изменилось. Между тем, кто-то оставался из старых чиновников, а настоящего понимания канонов и церковной жизни никогда у этих чиновников не было, зато был инстинкт слушаться начальства.

В результате получилось так, что сначала Агафангел поддержал истинное православие, объявил, что они заодно с иосифлянами, а потом с ним сепаратно договорился Сергий за спиной у своих товарищей. На фронте вообще за такое расстреливают, невзирая на результат таких переговоров даже. В результате Агафангела, который вскоре умер, хоронили сергиане. И вот викарии пошли первоначально за ним, но в течение года, примерно, они прозрели, что были неправы, сами стали мучениками, но было поздновато.

Самое плохое то, что они сначала поддержали, а это была очень большая группа верующих, иосифлян, но потом она же и развернулась – и это внесло в ряды истинно-православных очень большой сбой. Конечно, самые стойкие сохранились, есть даже письмо митрополита Иосифа, которое он писал из-под домашнего ареста в Устюжне, которое он писал в Петроград, — что нам надо идти дальше своим путем, не оглядываться на них. Но не все же такие стойкие, и те, кто колебался, кто должен был вызревать в тепличных условиях, не получили этих условий. Конечно, хорошо, что в итоге, все эти движения объединились.

Что мы можем особенно почерпнуть для себя? Во всех ситуациях выбора надо выбор делать довольно быстро. Если мы уже поняли, что вот так продолжать жить нехорошо – я сейчас беру и церковную принадлежность нашу, и вообще любые жизненные ситуации такого типа, — когда мы понимаем, что дальше в этом оставаться нельзя, мы все равно очень склонны оставаться, потому что даже если нам там было и неприятно, но у нас у всех более или менее развит конформизм. То есть менять что-то страшно, тяжело и так далее.

Дальше мы продолжаем уподобляться известной лягушке, которая сварилась, потому что она была в воде, которую подогревали медленно. Если бы ошпарилась кипятком, то она бы выскочила, а так она просто сварилась. И вот надо «не свариться». А как это? Если ты уже что-то понял, и нет у тебя разумных аргументов оставаться там, где ты был, то надо все-таки менять свое положение.

Это я говорю сейчас в общем, а если по аналогии с митрополитом Кириллом, то надо добавить вот что. В церковных делах и в делах, которые касаются нашего спасения, вообще нельзя ничего придумывать от ветра главы своея. У нас есть церковное учение о том, что можно, что нельзя. Оно касается и догматики, и канонов, и церковной принадлежности, и аскетики нашей повседневной жизни. Вот там все написано.

Когда мы начинаем выдумывать какие-то собственные теории или слушать чужие теории, которые непонятно как соотносятся со святыми отцами, то тогда мы более или менее, но всегда пагубно заблуждаемся. Вот митрополит Кирилл пытался применить свои церковные знания,— а надо сказать, что после духовной академии они были очень поверхностные, если даже не отрицательные, потому что учились по учебникам, которые были под сильнейшим католическим и протестантским влиянием, — и он хотел совместить эти свои знания с тем результатом, который он хотел получить, чтобы объявить, что я не в общении  с Сергием, но в общении со всеми сергианами, чтобы не разделяться с простыми верующими людьми, которые обмануты.

Но так не бывает. К сожалению, церковные разделения, если они действительно происходят, как раскол или ересь, обязательно становятся разделениями не только с клириками, но и с простыми верующими людьми. Не наше дело, как Бог будет судить каждого из этих людей, но наше дело судить самих себя — предвосхищать только относительно себя божий суд, и поэтому не делать то, что нам неполезно, даже если все вокруг это делают. Даже если Бог простит их заблуждение, то я прошу, чтобы Бог вразумил меня сейчас, чтобы я не заблуждался, делал то, что Бог дал мне понять.

Глядя на то, что происходило в 1928 году  и позднее, надо понимать, что в наших хороших делах нужна некая решительность, особенно в том, чтобы уклониться от зла. Бывает, что умом мы благо избрали, а от зла, в котором пребывали, не уклоняемся. Говорим «завтра, а пока подождем», или еще какое-то условие, еще какое-то. А надо просто сравнивать с тем пониманием, которое нам доступно как христианам, — если это все-таки зло, то пора уклоняться.

Аминь.

епископ Григорий (Лурье)