Притча о сеятеле. Надо, как и Христос, проповедовать всем людям, но не всем надо проповедовать и отвечать одинаково, а в зависимости от серьезности намерений человека. Почему Господь Сам говорит, что проповедует так, чтобы люди ничего не поняли. Никакая истина не усваивается, пока мы сами не поймем ее истинность на собственном опыте. Практическая повседневная аскетика. Почему нужно вникать в догматику.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы слышали притчу о сеятеле, основное содержание которой, наверное, всем хорошо знакомо, и все помнят, какой из нее вытекает главный вывод — что Господь сеет слово Божие совершенно на любую почву, но результаты получаются разные, в зависимости от того, какая почва. И прежде всего, это предупреждение всем нам, потому что если мы слышим слово Божие, это еще не значит, что мы спасемся, что оно в нас взойдет. А с другой стороны, это и наставление нам, чтобы мы тоже возвещали христианскую истину всем и не делали заранее вывода, что для того или иного человека совершенно бесполезно говорить, а в какой-то степени все-таки уподоблялись Господу.

Но в то же время в сегодняшней притче есть поясняющие слова Христовы, которые очень многим людям непонятны и которые как раз говорят о другой стороны дела. И недаром святые отцы нам тоже говорят, что когда кто-то нас спрашивает, то отвечать нужно по-разному. Надо смотреть, в частности, насколько серьезен интерес того, кто спрашивает. Если интерес серьезен, тогда надо отвечать серьезно. Если же у нас есть основания считать, что интерес у человека несерьезен, то отвечать надо более поверхностно, а то, может быть, и вообще не отвечать. И святые отцы оставили нам такие наставления и свои собственные примеры, да и Сам Христос один раз Пилату ответил, а другой раз на его вопрос “что есть истина?” ответа никакого не дал, потому что разный интерес стоит за разными вопросами. И вот, в чем же тут дело, на это прикровенно указывают другие слова из сегодняшней притчи, которые обычно ускользают от нашего внимания. Когда Господь рассказывает в присутствии многих людей эту притчу о сеятеле, Он заключает ее словами: “Имеяй уши слышати да слышит!” А потом, когда Он остается наедине с учениками, выясняется, что никто из слушавших не имел ушей и ничего не слышал, потому что даже ученики ничего не поняли. И они Его спрашивают, в чем же смысл этой притчи. Но Он, прежде чем его объяснить — мы все помним это объяснение, которое сегодня читалось, — сказал, что ученикам Он будет говорить все прямым текстом, а прочим всем Он будет говорить в притчах, и объяснил, почему: “чтобы они, видя, ничего не увидели и, слыша, ничего не услышали”, — т.е. специально, чтобы они ничего не поняли.

Что же это за проповедь такая, когда Господь Сам говорит, что Он специально говорит людям так, чтобы они ничего не поняли и чтобы они, получается, не могли спастись. И действительно, эти слова перефразируют слова книги пророка Исаии, где Господь, еще через ветхозаветного пророка Исаию, говорит то же самое — что Он будет говорить людям так, чтобы они, видя, не видели и, слыша, не слышали, т.е. чтобы они ничего не поняли и не обратились, чтобы Господь исцелил их. Вот на какие слова пророка Исаии намекает Господь.

Что же это такое? И здесь мы можем поставить вопрос даже шире, потому что речь идет не только о тех или иных наставлениях, которые мы читаем в Евангелии, а тогдашние люди слышали их на улице, когда Господь ходил среди них. Мы часто говорим, совершенно справедливо, что наши жизненные обстоятельства в нашей личной жизни являются для нас тоже каким-то вразумлением Божиим. И действительно, возникает у нас вопрос: почему же Господь сразу не объяснил мне то-то и то-то? Ведь тогда бы я тогда-то поступил бы не так, а этак; а вот из-за того, что я ничего этого не знал, я совершил такие-то большие ошибки, впал в такие-то грехи, у меня испортилась после этого так-то и так-то жизнь; зачем же Господь это все допустил? Но можно и из Евангелия припомнить человека, который говорит похожие слова, — это богач из истории о богатом и Лазаре, когда они уже на том свете выясняют между собой отношения, и после этого богатый, находящийся в вечных мучениях, просит Авраама сделать так, чтобы он послал Лазаря хотя бы к родственникам этого богача, которые живут так же, как жил он, и объяснит им, чтобы они жили иначе, — и тогда, если кто-то из мертвых воскреснет, они послушаются и исправят свою жизнь. Но Авраам объясняет, почему этого сделано не будет, — потому что эти люди уже имеют писания Моисея, и если они Моисея не послушали, то и если кто-то из мертвых воскреснет, они тоже его не послушают.

Получается, что Господь ведет Себя как-то странно: с одной стороны, Он говорит, что надо сеять слово Божие на любую почву, что Он Сам так делает, что Он даже на самой каменистой почве сеет, а то, что семя потом не восходит, это Его уже как бы не касается, т.е. это происходит уже не по той причине, что Он не посеял, а потому, что почва непригодная и плохая. Но тут же, при разъяснении этой же притчи, Он говорит, что Он специально говорит так, чтобы никто ничего не понял. Но здесь, конечно, по внешнему виду — противоречие, и как всегда в Евангелии, все важное разъясняется через противоречия, для того чтобы мы поняли, что буквальный смысл той или другой части этого противоречия совершенно не удовлетворителен и не объясняет того, что здесь говорит слово Божие, и чтобы мы пытались смотреть глубже и увидеть за противоречием ту мысль, ради которой все это и сказано. Собственно, тут уже и начинается тот самый процесс, который Господь здесь объясняет.

Мы можем это уже немножко уразуметь из нашего житейского опыта. Для того, чтобы обучиться математике, надо решать задачки. Чтобы выучить иностранный язык, надо делать какие-то упражнения; а если мы живем среди носителей этого языка, нужно разговаривать на нем. То есть нельзя просто так научиться чему-то без какой-то самостоятельной практики. А если обобщить, надо сказать так: никакая правильная мысль нами не усваивается по-настоящему, если мы не дойдем до нее сами. То есть мы можем, как попугаи, заучить те или иные правильные мысли, те или иные правила поведения, но следовать мы им будем только тогда, когда мы попробуем исполнить их на деле, увидим, как это трудно, преодолеем эти трудности, и вот тогда можно будет сказать, что мы что-то усвоили. И мы усвоим что-либо настолько, насколько преодолеем соответствующие трудности. Потому каждая заповедь Божия, которую мы должны усвоить, для того чтобы спастись, т.е. для того, чтобы ее исполнять, она преподается нам в качестве загадки; можно сказать, что она преподается в притчах. И объяснение этих притчей получают только тогда и только те, кто уже начинает разгадывать эти загадки, т.е. когда мы не просто читаем что-то в книжках, а когда прочитанное не дает нам покоя, когда мы всячески пытаемся выяснить его смысл и стараемся исполнить то, о чем мы читаем.

И особенно это касается двух вещей — конечно, нашей житейской аскетики и догматики. Что касается житейской аскетики, все мы понимаем, что не надо ругаться с ближними и т. д.; но при том, что мы вроде бы сохраняем память об этом и не сомневаемся, что так именно и надо поступать, мы то и дело ловим себя на том, что мы говорим о себе с каким-то самолюбованием, уничижаем ближнего, а если мы запрещаем себе внутренне думать о ком-то, что он плохой (этого действительно можно достичь после определенной тренировки, без всяких даже христианских добродетелей, и это нужно сделать, конечно же, т.к. это полезно), но может быть, косвенно мы делаем то же самое, когда, например, находим удовлетворение в том, чтобы сравнивать себя с другими и думать, что вот мы все-таки так не делаем. А может быть, мы и не осознаем, что находим в этом удовлетворение, но бессознательно мы все время говорим о том, какие мы сами, и останавливаемся на тех своих качествах, которых нет в нашем окружении, — т.е. тем самым мы даем полуосознанный выход своему желанию показать, какие мы ценные, насколько мы лучше окружающих. Но это, конечно, даже не самое худшее проявление подобных страстей. И вот, когда мы начинаем себя все время ловить на тех или иных проявлениях этого, получается, что вообще, что мы ни делаем, все у нас через гордость и тщеславие, и тогда мы впадаем в уныние, по своему неразумию.

Конечно, надо поступать совершенно иначе. Надо, прежде всего, ничего не делать такого, что не входит в наши обязанности. Если мы можем что-то делать, а можем и не делать, и если в этом деле, скорее всего, пользы для нашей души нет, то лучше его и не делать. Например, можно сказать, а можно промолчать. Думаем: есть ли какая-то нужда сказать то или се? Если выясняется, что никакой нужды, в общем, нет, тогда лучше промолчать. А то, что мы при этом разговор не поддержим, так и не надо. Нет такой христианской добродетели — обязательно поддерживать разговор. Точнее, это бывает нужно, когда наш собеседник находится в каком-то тяжелом психологическом состоянии, и надо его оттуда вывести; но это бывает редко, а обычная светская беседа предполагает совершенно другую ситуацию — просто болтать, потому что неудобно молчать. А лучше помолчать; если же молчать совсем невозможно, то лучше просто уйти из такой компании или не ходить в такие места. Бывает еще, что люди просто встречаются по дороге в одно и то же место и начинают пустословить. А лучше идти по отдельности, тогда и пустословить не надо будет. Ну, а если люди друг друга понимают, тогда можно идти и вместе и при этом не пустословить, а молчать — почему бы и нет? И вот, если мы делаем только то, что необходимо, то дальше мы начинаем видеть, что и тут мы проявляем все свои грехи. Но вот здесь уже Господь нам поможет. Потому что когда мы проявляем какие-то грехи, делая необходимое, в этом мы можем и должны каяться, потому что грехи это все-таки не повод для того, чтобы не делать необходимого, потому что тогда мы впали бы в другие грехи. А так мы здесь исполним свои обязанности; а то, что наши добродетели, которые мы можем проявить при исполнении своих обязанностей, загрязнены всяким безобразием, в этом надо каяться, но это не повод, чтобы не исполнять своих обязанностей.

И другая сфера нашей жизни — это догматика. Часто считается, что догматика — это все далеко от жизни, и поэтому если мы запомним, как попугаи, какие-то формулы, например, актуальную в наше время формулу, что экуменизм это ересь, то тогда мы и будем православными. Но можно в этом усомниться. Вряд ли догматика может быть исключением из общего правила. И если мы запомнили все формулы и ощущаем себя, так сказать, догматически обеспеченными людьми, то это, скорее всего, признак того, что нам просто Бог неинтересен, что мы просто от Него отвязались — кинули Ему как бы такую подачку и считаем, что теперь Он от нас должен отстать и должен помогать нам заниматься нашей личной жизнью, которая, в общем-то, может состоять и в аскетике. Ведь аскетика нам может давать какие-то острые или, наоборот, приятные ощущения, это уж кому что нравится; и по крайней мере, она дает нам какое-то понятие о нашей исключительности и всячески тешит наше тщеславие или гордость. Поэтому, конечно, ничего хорошего нет в том, что догматика нас не интересует. Это признак нездоровья. Потому что православная догматика такова, что чтобы понять ее полностью, надо достигнуть совершенства обожения. Если мы совершенства обожения не достигли, то мы ее полностью понять не можем. А значит, мы должны стараться ее понять, стараться совершенствоваться, стараться читать святых отцов, которые говорят нам о Боге, и если мы способны к чтению, то должны стараться это узнавать из книг. А если мы к чтению не способны, то мы должны вникать в богослужение, в котором очень много богословия и догматики. И вот тогда действительно можно будет сказать, что мы стараемся хранить православную веру. Как мы ее храним, это уже Господь знает; но по крайней мере, будет видно, что мы стараемся ее хранить и хоть как-то стараемся жить, как православные христиане.

Вот тогда мы действительно будем иметь уши для того, чтобы слышать, потому что, говоря окончательно, что это значит — иметь уши, чтобы слышать? Это значит иметь заинтересованность в том, чтобы исполнить то, о чем говорится. Не запомнить какие-то формулировки или хоть все Евангелие наизусть, а именно хотеть и стараться исполнить хотя бы отчасти то, что там говорится. Вот это и есть те самые уши, которые надо иметь, и если мы их будем иметь, то мы обязательно все услышим. Аминь.