Мы не должны думать, что если у нас много грехов, то мы уже не можем покаяться и исправиться. Как мы в своей жизни подражаем старшему сыну. Не надо обольщаться, если кто-то интересуется православием; это может быть и несерьезно, хотя в любом случае человеку надо помочь. Не надо удивляться, если окружающие христиане действительно грешат, ведь и сами мы грешим и не исправляемся.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

В сегодняшнее воскресенье мы продолжаем готовиться к Великому посту, и в преддверии этого Церковь предлагает нам притчу о блудном сыне, в которой рассказывается как раз о том, что, независимо от того, сколь глубоки наши грехи, мы во-первых можем, а во-вторых должны придти к покаянию. И то, что можем, это видно непосредственно из этой притчи, которую Господь рассказывает о человеке, который согрешил весьма и весьма, но потом захотел покаяться, и Господь его принял; а то, что мы должны покаяться, это мы видим из того, что мы не сможем отговориться тяжестью наших грехов, которые якобы были столь велики, что покаяться в них мы уже не могли. Если нам так и казалось, то это наше впечатление само по себе греховно и является следствием грехов. Доверять ему ни в коем случае нельзя, этому учит Церковь постоянно и особенно в сегодняшний день, когда вспоминается эта притча. То есть мы никогда не должны доверять своему ощущению, будто у нас настолько много грехов, что покаяться в них мы уже не можем. Даже более того, когда бывает, что мы хотим покаяться в каких-то греховных привычках, в которых мы закоренели, по много раз говорим их на исповеди, и вроде бы никакого улучшения у нас не происходит, — в этих случаях мы тоже не должны делать вывод, что значит, я такой и буду и уже не буду исправляться (а надо сказать, что такой вывод мы, может быть, редко проговариваем, но на самом деле часто делаем), а должны понимать, что этот вывод неправильный, и стараться действительно всерьез подвизаться, чтобы освободиться от этих грехов.

Но есть и еще одна, более тонкая вещь, которая тоже прозвучала в сегодняшней притче. Она связана с поведением старшего сына, когда он узнал, что младший сын с такой роскошью и радостью принят отцом после его покаяния. Старший сын сказал отцу: “Почему ты мне никогда не давал такой радости, хотя я никогда не нарушал твои заповеди и всегда был с тобой?” На что отец ответил ему, что он должен был бы лучше порадоваться о том, что этот его брат, который уже почти погиб, нашелся и опять ожил. И вот, это такая вещь, которая относится не только, как мы читали сегодня в синаксаре, к христианам и к иудейскому народу, многие из которого, в отличие от старшего сына из притчи, так и не покаялись и получили то осуждение, которого избежали младший сын и те язычники, которые стали христианам. К великому сожалению, эта притча продолжает относиться и к нам, христианам. Как к нам относится все сказанное о фарисее, т. е. о тех иудеях, которые не покаялись и не приняли Христа, так, естественно, к нам относится и то, что в сегодняшней притче говорилось о старшем сыне. Это относится к нам и в плане нашего отношения к неправославным христианам или вообще к нехристианам, и в плане нашего отношения к каким-то нашим ближним, которые состоят в той же Церкви, что и мы.

Потому что когда мы становимся православными, у нас возникает такое искушение — общаться только с теми, кто разделяет наше новое увлечение православной верой. Действительно, не надо особенно преувеличивать степень того, насколько мы верующие. Если у нас возникло новое увлечение — православная вера, то это, конечно, вещь, наблюдаемая непосредственно, это так. То, что нам интересней общаться с теми, кто разделяет это наше новое увлечение, это тоже совершенно очевидно. Но при чем тут вера, это совершенно не очевидно. Скорее очевидно другое — что она здесь совершенно не при чем.

И естественно, у нас возникает искушение, которому мы не должны поддаваться, — считать этих наших соратников по увлечению “своими”, а других считать не своими, и поэтому, если кто-то не из членов истинной Церкви захочет что-то у нас узнать, относящееся к вере и Церкви, то к нему у нас может быть какое-то подозрительное отношение или даже какое-то скрытое недоброжелательство. И вот, конечно, мы должны следить, чтобы ничего такого у нас не было. Чтобы не только у нас ничего такого не было в виде прямого недоброжелательства (это уже просто очень грубый грех), но чтобы этого не было и в более тонком виде, когда нам просто начинает казаться, что все эти люди, которые ходят по улице и о Церкви ничего не знают, а если и знают, то все равно без толку, потому что они не ходят в храм, а если они и ходят в храм, то все равно все без толку, потому что они ходят в Московскую патриархию, в которой нет благодати, а если они ходят и в настоящую Церковь, то все равно все, может быть, без толку, потому что они не понимают каких-то великих духовных истин, которые понимаем мы. Вот тут главное, как говорил Горбачев, нАчать, — и потом уже не остановиться, если хочешь воспринять человека как какого-то чужого. И все это, конечно, совершенно безумные глаголы.

С одной стороны, мы не должны испытывать никакой эйфории от того, что кто-то хочет с нами поговорить о том, что для нас наиболее интересно. Потому что это, конечно, нездоровое отношение. Мы должны трезво понимать, что когда люди интересуются чем-то действительно важным для спасения (и мы должны это понимать, прежде всего, на собственном опыте), то это не потому, что они действительно так уж осознали необходимость заботиться о своем спасении, а потому, что у них возникли какие-то более или менее случайные обстоятельства, которые их к этому подвигли и которые ограничиваются какими-то житейскими и земными факторами. То есть, например, у кого-то какое-то горе; кто-то не знает, как жить, и находится на какой-то непонятной развилке; но все это просто житейское: человек не может никуда вписаться и поэтому задумался всерьез о том, чтобы придти в Истинную Церковь. И к этому мы должны тоже относиться серьезно, несмотря на то, что повод, по которому этот человек задумался о серьезном, таков, что серьезно мы к нему относиться не должны. Мы должны относиться сочувственно, но понимать, что повод этот не религиозный. Но человеку надо, насколько это от нас зависит, все внимательно рассказать и понимать, что он, может быть, будет гораздо более серьезным верующим, чем мы, благо это не так трудно, потому что если хоть немного серьезно относиться к вере, то уже и будешь серьезнее, чем мы.

И в другом отношении мы можем проявлять такие же чувства, когда мы видим, что среди наших собратьев-христиан, даже в нашей же собственной Церкви, оказывается много людей с недостатками. Мы раньше думали, что недостатки этих людей, может быть, какие-то ритуальные, чтобы произнести на исповеди непонятно что означающие слова про какие-то непонятные грехи, но выясняется, что эти люди действительно каются в каких-то реальных грехах. То есть каются они, может быть, и не в тех грехах, в которых они больше всего должны каяться, но, по крайней мере, грехи у них есть, и мы их испытываем на собственной шкуре. Тут надо понять, что, во-первых, если мы испытываем на собственной шкуре грехи наших ближних, то можно хотя бы предположить, что наши ближние испытывают на собственной шкуре наши грехи, в которых мы тоже, может быть, на исповеди и не каемся, а каемся в чем-то другом, или называем неточно, или, может быть, называем точно, а думать об этом всерьез не хотим; тут очень много возможно вариантов, чтобы не исправляться и не каяться по-настоящему в грехах.

То есть, к сожалению, для православных христиан, можно сказать, с догматической точки зрения противоестественно, а со статистической точки зрения естественно грешить. И приходится признать, что даже какие-то хорошие и нужные вещи, даже добродетели, вроде того, чтобы ходить в церковь или помогать ближним, все равно сопровождаются грехами. Потому что придя в Церковь, мы все равно неизвестно, чем занимаемся, особенно в уме, и очень сомнительно, насколько это для нас душеспасительно; а когда мы помогаем ближним, то тут тоже может быть много всяких соображений — либо мы это делаем из какой-то потаенной корысти, либо в ожиданием благодарности, либо мы думаем, что благодарности не ждем, но когда ее не получаем, то почему-то очень удивляемся, и тут выясняется, что мы благодарности все же ожидали, а от неблагодарности нам становится горько. А почему нам должно становиться горько? Ведь все совершенно нормально: мы же не ради благодарности делали доброе дело, вот мы ее и не получили, все хорошо. А нам почему-то нехорошо…

И вот, выясняется, что чистых добродетелей в жизни видеть как-то не приходится. Обычно добродетель сопряжена с каким-нибудь грехом. Но это не повод, чтобы ее не совершать. И постепенно эта пропорция, если стараться, будет меняться в сторону добродетели. Надо понимать это для себя, надо понимать это и для других — что если с нами так, то и с другими тоже так. Потому ни к кому не надо относиться с излишней требовательностью. Надо понимать, что никто ничем тебе не обязан, и в принципе, любой человек может совершить практически любые грехи, и строго говоря, не нам понимать, почему он сделал то или иное; это надо понимать тому, кто будет его судить, т. е. Господу Богу, а нам об этом не нужно беспокоиться, лучше побеспокоимся за себя. И вот, видя, что у людей такие грехи, не надо на этом основании заподазривать искренность их отношения к вере. Конечно, бывает, что человек просто над верой смеется, когда что-то у нас спрашивает; понятно, что это неискреннее отношение. Бывает, что человек ищет какой-то корысти и хочет с нами поговорить о том, что нам приятно, — например, какие-нибудь жулики на вокзалах могут приставать к православным людям, чтобы те по своей наивности что-нибудь им дали; конечно, тут надо видеть это и посылать их куда подальше. Но бывает, что человек совершенно искренно стремится к православию, но при этом он не может освободиться от каких-то грехов. Вот к этому надо относиться нормально. Не надо ставить под сомнение искренность намерений такого человека, не надо думать, что он какой-то там подлец, который прикрывается православием неизвестно, для каких целей. Даже если мы правильно видим (что, конечно, на самом деле не факт), что его отношение к православию сопряжено с какими-то грехами, надо стараться, если это в наших силах, ему помочь, а если это не в наших силах, надо, по крайней мере, стараться ему не мешать и не создавать ему лишних искушений. А если и это не в наших силах, а просто мы самим фактом своего бытия не можем не создавать ему искушений, то, по крайней мере, будем стараться сами внутренне никак не огорчаться и не обижаться на этого человека и не уничижать его мысленно, не выносить ему никакого приговора. И вот, тогда не то, чтобы у нас сразу установится мир на душе, потому что для установления настоящего христианского мира на душе надо трудиться гораздо больше, — но, по крайней мере, что в душе у нас будет меньше войны и больше приближения к миру, это точно. И тогда мы, можно сказать, усвоим хотя бы отчасти тот ответ, который в сегодняшней притче отец дал своему старшему сыну. Аминь.