Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем беседовать о «Лествице». И, двигаясь по тому порядку, который в книге, сегодня, поговорив о плаче раньше, мы должны поговорить о гневе и противоположной этой страсти добродетели, которая называется безгневие, а чаще называется другим словом – кротость. И заодно скажем об очень тесно связанной с этим материи, хотя Иоанн Лествичник разделяет это на два разных слова («ступени»), – о злопамятстве.

Гнев – это быстрый прорыв некоей страсти. И эта страсть обязательно содержит в себе нечто такое, что, скорее всего, накапливалось. Иногда, конечно, бывает, что гнев сразу подскакивает до каких-то очень больших величин, это свойственно некоторым характерам. Но вообще обычно свойственно что-то другое: накапливается некое раздражение или запоминается что-то плохое, то есть работает злопамятность. Она копит-копит какие-то грехи, которые внутренне уже есть, уже оскверняют душу, но внешне никак не проявляются либо не проявляются так явно, а проявляются просто каким-нибудь недружелюбием, но потом как прорвется наконец – и тогда мы имеем внешнее проявление страсти гнева.

Конечно, говорит Иоанн Лествичник, все проявления этой страсти плохие. Но все-таки одно нечто хорошее он усматривает в проявлении страсти гнева, потому что через нее открывается злопамятство, о котором человек, может быть, даже забыл, не отдавал себе отчета, не хотел себе признаваться, что он копит зло по такому-то поводу. Особенно это касается христиан, которые очень часто копят зло друг на друга или еще на кого-нибудь по разным поводам. Но поскольку для них очень неприемлемо такое поведение, особенно от себя, то они, вместо того чтобы исправляться («они» — это, кстати, «мы»), просто делают вид, что все хорошо. Вспышки гнева показывают нам самим, что у нас нехорошо. И это дает возможность действительно примириться, объясниться, укорить себя за эту свою злопамятность. И таким образом само по себе, конечно, греховное проявление гнева приводит к чему-то доброму, о чем говорит Иоанн Лествичник.

А что такое кротость? Кротость как христианская добродетель – это совершенно не то, о чем обычно думают, когда мы говорим, что кто-то кроткий. У Достоевского есть рассказ «Кроткая». Я не буду его пересказывать, кто помнит, тот знает, кто не знает, может узнать. Но там такая кротость, которая явно не христианская, что-то не то. А потому что в названии рассказа Достоевского это слово употреблено в том значении, в котором у нас его обычно в русском языке употребляют. А именно, это человек мягкий, податливый, на которого можно давить, хотя потом такой человек может «выстрелить» чем-нибудь неожиданным. С христианской добродетелью здесь ничего общего нет. Скорее, здесь много общего с тем, что в христианстве называется грехами, — когда по человекоугодию, по страху, по неумению противоречить, нежеланию настаивать на своем (когда надо настаивать, когда не столько свое, сколько Божие) человек меняет свою позицию, и тем самым он слывет кротким среди людей мирских. Но с христианской кротостью, повторю, это ничего общего не имеет.

Что такое христианская кротость, по определению? Это неподвижность ума, «неподвижное состояние ума». Вот что такое кротость, как определяет ее, например, Иоанн Лествичник. Что значит неподвижность? Когда ему делают что-то плохое, то он все равно в ответ не огорчается, не гневается (вот поэтому и кротость), а когда ему делают что-то хорошее, то он не превозносится. То есть, в общем-то, ему безразлично, хвалят его или ругают, хорошо к нему относятся или плохо. Вот такое должно быть устроение ума. Потому что мы ко всем должны относиться по-Божески, как Бог велит, а не в зависимости от того, как те люди относятся к нам. Поэтому, если у нас есть такая независимость и такая установка ума, то тогда это действительно кротость. То есть неизменчивое, устойчивое внутреннее состояние ума. Вот что это такое.

В отношении гнева люди, которые стараются исправляться, проходят через три стадии. Условно их так можно разделить, различия между ними довольно понятны. Если мы хотим победить страсть гнева, то мы тоже должны идти этим путем.

Первое – это когда внутренне мы поддались гневу, у нас происходит большое смущение, связанное с гневом, но нас хватило хотя бы на то, чтобы не проявить это внешне. То есть мы ничего не говорим. Об этом еще святые отцы (правда, не Лествичник) цитируют псалмопевца, который говорит: «Смятохся и не глаголах». То есть из-за того, что я смутился внутренне, я ничего хорошего сказать не мог, но, по крайней мере, промолчал, чтобы не сказать плохого. Это первая стадия, начинать надо с этого. Если ты начинаешь орать или просто говорить какие-то глупости, к чему тебя подвигает гнев, и не можешь хотя бы взять паузу, то ты, значит, вообще никак с гневом не борешься. А если вот это уже хотя бы делаешь, то это первая стадия.

Вторая стадия наступает в том случае, если ты привыкнешь к первой. Тогда постепенно начинает меняться второе. У тебя и не возникает внутренних вспышек гнева, то есть ты и не стремишься кому-то что-то наговорить. Или не наговорить, а просто сказать что-нибудь такое резкое. Но внутренне некое тонкое смущение все равно остается. То есть на самом деле ты страсти гнева все равно поддаешься, но ее нельзя обнаружить даже тебе самому простым ответом на вопрос «гневаюсь я или нет?». Вроде бы нет. А на самом деле – да. Из чего это видно, что на самом деле «да», если таких явных признаков все-таки нет, даже для себя, внутренне, их нет? Из того, что ты не хочешь, именно активно не хочешь, всяческого добра источнику зла, которое тебе причинили (этому человеку).

То есть из-за того, что у тебя нет третьего состояния, о котором я только прочитал у святых отцов, но могу сказать про него следующее. Сам про него вообще ничего сказать не могу, только пересказать. Они страдают от всяких обид, которые им причиняются, но только по одной причине: потому что те люди, которые их причиняют, вредят собственной душе. А поскольку всех людей жалко как таковых, то они действительно о них скорбят. Они им не говорят, что вам угли огненные на голову, так вам и надо, вам будет еще хуже. Никакой мстительности нет, а просто они скорбят об этих людях. Это минимум, что они им делают. А если они им могут сделать что-то другое полезное, то, конечно, делают и это, и говорят при случае.

Если у нас действительно здравое состояние души, то оно такое. Если этого нет, то оно нездравое, даже если нам могло показаться, что оно здравое, то есть если у нас нет каких-то явных признаков болезни. Но, повторю, даже если есть явные признаки болезни, но мы, по крайней мере, пытаемся сдерживать, то мы на верном пути, пути святых.

И еще Лествичник предостерегает от такой случающейся ошибки в духовной жизни. Причем она может иметь роковые последствия, а совершить ее очень легко. Многие люди про себя говорят, что я раздражительный, но отходчивый. Поэтому я человек добрый, просто я пошумлю. И он говорит, что действительно внешне они описывают то, что на самом деле так и есть, но на самом деле это состояние очень вредное. Потому что просто бесы, для того чтобы с ними не начали настоящей борьбы, человека, который им повинуется, спровоцировав уже на какое-то грехопадение, тут же оставляют в покое. И он перестает гневаться, и как бы все хорошо становится. При этом он остается таким же заложником бесов, каким и был, а постепенно уже не таким же, а гораздо худшим. Потому что он уже привыкает, что со страстью гнева бороться ему не надо, он отходчивый. А это просто бесы отходчивы от него. Но отходчивы они на маленькое расстояние, так, чтобы все время дергать за веревочки. Не надо думать, что при этом ты действительно борешься со страстью гнева. Поэтому надо понимать, что если ты и отходчивый, то благодарить за эту отходчивость надо бесов, а лучше их и не благодарить, потому что цели у них – отнюдь не спасение твоей души, а известно, какие у них цели, и об этом неплохо вспомнить. И поэтому надо понимать, что тебе, наоборот, труднее бороться со страстью гнева, если ты отходчивый. И, следовательно, эта борьба требует от тебя большего внимания.

А как сделать, чтобы не гневаться? Об этом говорилось как раз в прошлый раз, когда мы разбирали предыдущее слово «Лествицы», – надо иметь внутренний плач. По крайней мере, мы же видим, что когда у нас какое-то горе, или когда что-то нас захватывает (часто нас именно горе так сильно захватывает, но бывает, что что-то хорошее сильно захватывает), мы уже ни на кого не сердимся. Нас не раздражают вещи, которые нас в обычной жизни раздражают. Мы их даже просто не замечаем, не обращаем на них внимания. Вот если мы просто будем с должным вниманием к своей духовной жизни относиться, радоваться тому, что в ней есть (а в ней всегда есть Бог, значит, всегда есть, чему радоваться; даже если мы Его усиленно прогоняем, Он все равно есть, Он же так легко все-таки, слава Богу, не прогоняется), тем более, там есть и о чем печалиться, – то просто нас на это не хватит, чтобы еще на кого-то гневаться. Вот через это по-настоящему только и преодолевается гнев, и через это обретается кротость, которая становится неподвижным состоянием ума. Как мирские люди неподвижны к разным мелким раздражителям на фоне большой радости или большого горя, — они их, скорее всего, просто не замечают, — так и мы должны за счет наших внутренних радостей и печалей по Богу быть неподвижными относительно гнева.

И, конечно, в связи с этим идет борьба со злопамятством. Потому что гнев питается злопамятством и гнев обнаруживает злопамятство, или злопомнение, на славянском. А как не помнить зло, если память у меня хорошая? Памятью, может быть, можно и помнить, это само по себе не греховно. Держать в памяти какие-то факты, которые соответствуют действительности. Более того, негреховно делать определенные практические выводы. Например, если зло, которое причинил тебе человек, связано с тем, что он плохо работает, а это твоя зона ответственности, то значит, конечно, надо его не брать на эту работу. Это не потому, что ты помнишь о нем зло, а потому, что ты просто учитываешь его качества, и ты обязан это учитывать, как человек, который поставлен руководить этой работой. Или то же самое может касаться и семейных отношений: какие-то вещи нельзя поручать, нельзя доверять и так далее. В этом нет никакого злопамятства в плохом смысле слова, хотя нужна для этого хорошая память, в том числе, и на плохие, злые поступки наших ближних. Злопамятство – это когда мы именно удерживаем воспоминание вместе с негативным эмоциональным зарядом. Вот это плохо.

И для того чтобы нам освобождаться и от злопамятства, и от гнева, для того чтобы помнить обо всех этих хороших правилах, как надо избавляться, чтобы действительно нам было не лень все это делать, — а то ведь лень, мы забываем, отвлекаемся, — для этого нам нужно общаться с людьми. В этом польза того, чтобы жить вместе с людьми. Потому что с ними мы все время сталкиваемся, соприкасаемся, они нас, — слава Богу опять же, — раздражают. И мы можем все время видеть в них таких ангелов, которые нам напоминают о том, как нам надо меняться, в каком направлении нам сейчас надо еще поработать над собой. А если этого не будет, то, конечно, скорее всего, мы пропадем. Поэтому очень часто бывает, что люди, которые уходят в уединенную жизнь, не будучи для этого подготовленными, – они и пропадают.

Поэтому не будем бояться того, что у нас гнев, не будем бояться злопомнения. От злопомнения, кстати, тоже бывают полезные вещи. Я вспомнил, что Лествичник пишет, например: блудная страсть, бывает, побеждается злопамятством. Потому что в отношениях, которые возникают под влиянием не блудной страсти, появляются взаимные огорчения, и, в конце концов, их количество благодаря злопамятству накапливается настолько, что блудная страсть прекращается. Дальше можно уже отдельно работать над результатами злопамятства, а блудную страсть не возобновлять. Это то, о чем тоже пишет Лествичник.

Поэтому «десными и шуими» («правым и левым») будем стараться пробиваться в Царствие Небесное по этой самой лестнице. Десными – это совершая добродетели, шуими – это совершая различные грехопадения, но извлекая из них правильные выводы.

Аминь.