Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем наши беседы на темы «Лествицы» – книги, которая читается в течение всего Великого поста. За один раз мы можем излагать только одну мысль, не больше. Но и то хорошо, если можем.

В частности, там говорится о том, что бывает с теми людьми, которые захотели стать монахами, отреклись от мира. Но это можно в какой-то степени приложить и к тем, кто захотел жить христианской жизнью, не жизнью просто крещеного посетителя богослужений, а именно жизнью христианина, и уже вышел из обычной мирской жизни и стал жить так. Что дальше у него происходит? Сначала у него происходит все хорошее, все ему нравится, ради чего он вышел. А потом получается иначе. Потому что когда все это нужно делать в ежедневном режиме (пусть даже не все, что делал раньше, когда сам по себе начинал, а хотя бы малую часть), то все это, получается, не исполнить.

Поначалу, когда ты хочешь совершать какие-то молитвенные подвиги, подвиги пощения, лишения себя сна, еды и так далее (все, что содействует молитвенной жизни, если правильно, разумно применяется) – то сначала, может быть, чувствуешь (не то что со всеми так всегда бывает, но так бывает очень часто) легкость. Все ему приятно, он все делает, и ему кажется, что так может быть всегда.

И вот он пытается дальше взять такой образ жизни, для того чтобы действительно так жить всегда. И пусть даже не так, а гораздо более слабо – чтобы только немножко молиться, но каждый день, и утром, и вечером, чтобы немножко поститься, но тоже каждый день по правилам, и при этом работать. И вдруг все это оказывается крайне тяжело. Находит такая тяжесть.

Иллюстрировать можно примером из жизни Макария Оптинского. Монахи, среди которых был Макарий, сначала ушли просто в леса отшельничать в молодые годы, и они жили сначала каким-то очень остроподвижным уставом, то есть совершали тысячу земных поклонов в день. И после этого вселились в Оптинский скит, где были общие правила. Конечно, для обычных монахов эти правила тоже были крутоваты. Но для монахов, пришедших из лесов, это просто было ничто. И вот тогда Макарий ощутил, что сделать 50 поклонов в день или 100 для него почти невыносимо, хотя он раньше делал тысячу. И он не понимал, почему это так. Он спросил у своего старца Льва объяснения, и тот ему объяснил (точно по «Лествице»), что пока ты все делал сам, и было своеволие, твое собственное тщеславие и твоя гордость тебя подстегивали, тебе было приятно, какой ты крутой, и поэтому у тебя все получалось. А когда тебе это надо делать за послушание, и тут нет такой поддержки от тщеславия, то все оказывается таким сложным, каким оно на самом деле для тебя и было всегда, — просто у тебя был допинг в виде тщеславия, греховной страсти, которая обесценивала твои труды. Теперь у тебя допинга нет, и выясняется, что ты можешь делать очень мало, но то, что ты делаешь, тебе будет действительно приносить пользу.

И еще по-другому объясняет это Лествичник: когда мы живем по своей воле, как хотим, в миру, даже если мы собираемся жить по-христиански, то бесы нами не занимаются, потому что они понимают, что мы полностью преданы своему тщеславию, и никакого вызова им мы на самом деле не бросаем. И поэтому мы можем жить, как мы живем. Можно сказать, что легко крутить педали велосипеда, когда никуда не едешь, когда цепь слетела. Когда слетела цепь, очень легко крутятся педали, очень удобно, никакого сопротивления не встречаешь. Правда, при этом никуда не едешь. Вот таким же бывает и самочинное подвижничество. Крутить педали при этом, то есть подвижничать, можно очень быстро и серьезно. Усилия могут быть большие, прямо чудеса какие-то, рекорды ставятся в области того, чтобы не спать, не есть, много молиться тоже, читать что-то, понимать. Это все будет, а толку не будет никакого.

Но если ты вступаешь на путь послушания – в общем и целом, это послушание Церкви. Хотя, в частности, оно может быть послушанием духовному отцу. Мы говорим про монахов, у мирян не может быть никаких духовных отцов – в том смысле духовничества, когда строго говорится: так живи, так не живи. Духовничество у мирян может быть только в плане какого-то совета и знания жизни человека и совета в общем плане. Но не в том смысле, в каком говорит о послушании Лествичник, когда абсолютно все помыслы исповедуются, и когда на все даются какие-то поручения. У монахов это может быть не всегда, но, по крайней мере, иногда может быть. У Игнатия Брянчанинова это было, например. Но, как правило, этого нет и у монахов.

Но пусть человек даже и не в таком строгом духовном подчинении живет, а просто подчиняется Церкви, в каком бы то ни было виде, — тогда все равно он бросает вызов тем силам зла, то есть бесам, которые особенно любят наше самочиние. Тогда они уже сами на него наваливаются. То есть не просто он познает свою немощь перед теми вещами, которые ему надо преодолеть, немощь собственного тела и собственной души, но познает сопротивление бесовское. Поэтому ему действительно становится все еще тяжелее. Через это надо проходить.

Но как через это проходить, когда не проходится? Потому что из этого ведь обычно что получается: когда человек выгорает (сейчас моден этот психологический термин, употребляется к месту и не к месту, но здесь он как раз к месту: эмоциональное выгорание происходит у человека) – он уже не заинтересован, еле-еле что-то такое делает, что нужно для христианства. Но толку от этого, как ему кажется, уже никакого нет. И дальше он либо задержится в таком режиме, постепенно ослабляя его и разрушая, либо вообще уйдет из Церкви и займется чем-то более полезным, со своей точки зрения. Либо все-таки в нем должно произойти некоторое отрезвление.

И вот как раз об этом и говорит Лествичник. Что это значит? Это значит, что здесь-то я как раз и познал, во-первых, свою немощь, во-вторых, что я действительно должен бороться с теми, кто мне противостоит. Прежде всего, это я сам, но также и бесы, которые на меня действуют.

Как же с этим бороться? И здесь все святые отцы, в том числе Лествичник, говорят вслед за апостолом, что надо взирать на предлежащий нам подвиг, то есть на то, куда мы идем и зачем. Еще есть такая монашеская поговорка, которой надо себя отрезвлять: «зачем я пришел сюда?», — к этому образу жизни, зачем я это взял? И я вспоминаю, зачем я это взял – затем, что у меня есть определенная цель куда-то прийти. Мне надо не крутить педали на велосипеде, который никуда не едет, а надо куда-то доехать. То есть прежде всего я должен иметь в виду не велосипед, а цель, до которой надо добраться хоть на велосипеде, хоть пешком, хоть тушкой, хоть чучелком, но как бы то ни было. Эта цель – Царство Небесное. И поэтому я смотрю только на то, что мне помогает туда прийти.

Если мне помогает терпеть вот такую тяготу, которая возникает от собственной лени и желания отвлечься туда-сюда – то, что называют страстью уныния в православной аскетике, не путать с печалью, но также и печаль, которая приходит – тоже все это терплю, – то, имея такую цель, я это буду переносить более-менее как должное, то есть нормально. Оно будет на меня действовать, но не будет на меня действовать так, чтобы я приходил в отчаяние, чтобы мне хотелось все бросить, или чтобы я незаметно для себя все бросал. А это будет просто приниматься как нормальная житейская трудность, и даже, наоборот, хорошо. Когда педали чувствуют сопротивление, значит, действительно куда-то едешь. Это действительно меняет состояние. И в современной психотерапии это тоже так называется. Люди начинают между собой спорить, отвлекаться, ссориться тогда, когда они теряют из вида цель, ради которой они собрались. Или еще хуже, когда они вообще ее не имели, а собрались просто так.

Когда у тебя есть цель, то тогда ты живешь со всеми дружно, выстраиваешь отношения, уходишь от конфликтов или правильно их разрешаешь, или, наоборот, нарываешься на конфликт, где надо. Ты понимаешь, как ты действуешь. Так лечатся психологические проблемы целых коллективов и отдельных людей – быть ориентированным на цель, task-oriented. Это такой психологический термин, но тут ничего нового по сравнению с тем, что тысячелетиями говорит наша аскетика, – что мы должны быть ориентированы на цель: на то, чтобы стяжать бесстрастие, на то, чтобы перестать грешить, на то, чтобы стяжать память Божию и непрестанную молитву, а это то же самое, что стяжать Царство Небесное.

Аминь.