Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем наши беседы на «Лествицу». И следуя тому порядку, который находится у Иоанна Лествичника, сейчас мы переходим к особой страсти, если ее можно так назвать, хотя обычно ее так не называют. Это скорее даже состояние, нежели страсть, которая называется нечувствие. У нас есть молитва, когда мы просим Бога избавить нас от окамененного нечувствия. Это как раз о том самом и речь.

Что такое это нечувствие? О нем не так уж и часто можно встретить подробные объяснения у святых отцов, а вот в «Лествице» мы как раз встречаем, но и там оно где-то в середине. И Лествичник там между прочим замечает, почему трудно об этом говорить: потому что слишком сильно приходится обличать себя для того, чтобы об этом говорить. Потому что невозможно об этом говорить, не замечая, что сам в это дело впал. Если только ты не являешься совсем еще ранним неофитом, когда нечувствие еще не успело пробить себе дорогу среди прочих пышноцветущих страстей.

Что такое нечувствие? Почему оно так называется? Оно так называется по аналогии с тем, как это бывает в телесных болезнях. В телесных болезнях бывает, что какие-то части тела становятся парализованными, нечувствительными и неподвижными. И вот, нечто подобное происходит и с частями души. И даже со всей душой полностью может произойти. Вот это окамененное нечувствие есть то самое, что происходит с душой.

Когда же это происходит, отчего, и что с этим делать? Вот здесь как раз тот случай, когда довольно легко можно сказать, когда это происходит, а на все остальные вопросы ответить трудно, так как не будет такого ответа, который всем одинаково подходит. Потому что здесь слишком много индивидуального. Но все-таки начнем с того, что общее у всех: когда это происходит.

Это происходит только тогда и только у тех, кто начал как-то жить по-христиански, начал как-то подвизаться. И пребыл в этом настроении некоторое время. Обычно это какие-то годы, скорее не год, а два-три года, может быть даже — чтобы уж так это все сказалось — и пять лет.

И после этого то, что требуется для христианской жизни, перестает для тебя быть внове. Вырабатывается такое особое состояние, когда ты вроде бы все понимаешь гораздо лучше, чем тогда, когда начинал христианскую жизнь. У тебя больше знаний и больше опыта, поэтому ты действительно понимаешь лучше. Ты даже готов понимать, что ты сам согрешаешь нечувствием.

И нельзя сказать, что тут виновато какое-то самооправдание, которое не допускает тебя ничего понять относительно себя. Может быть, оно, конечно, и есть, и даже наверняка, но того, что оно допускает понять, тебе все равно достаточно, чтобы что-то понять. Но ты не можешь, исходя из этого, сделать какой-то практический шаг.

Вот, например, ты знаешь, что надо делать не так, а так, а вот так делать совсем не надо. Но, несмотря на то, что ты знаешь, что это грех, и ты знаешь, что никакого оправдания это иметь не будет, но ты все равно делаешь так, как не надо.

Потому что в чем собственно и заключается нечувствие, в чем его суть: в том, что нет контакта между тем, что ты знаешь, и тем, что действительно может служить для тебя мотивацией. Нет контакта между тобой и между тем, что ты знаешь правильного и полезного — о христианстве вообще и о своей духовной жизни в частности.

Речь здесь не идет о том, что нечувствие якобы не имеют те, кто очень эмоционально переживает всякие события своей христианской жизни. Они могут их переживать эмоционально, сколь угодно эмоционально. И при этом быть в полнейшем нечувствии. Потому что такое эмоциональное переживание своей жизни здесь совершенно ни при чем. Здесь о другом речь. Речь о том, насколько у тебя происходит сцепление того, что ты знаешь, с тем, как ты живешь.

Нечувствие — это как будто бы ты едешь на велосипеде, и слетела цепь. Ты по-прежнему можешь крутить педали, причем гораздо легче, чем когда надо было ехать, когда цепь была на месте, но ты при этом уже никуда не едешь. Потому что между твоими знаниями о христианской жизни и тем, как ты живешь, произошел разрыв.

Нечто подобное бывает и при параличе каких-нибудь телесных органов, когда головной мозг или спинной мозг посылает им какие-то необходимые сигналы, а нервные окончания, которые находятся в этих органах, не могут передать этот сигнал мышцам, чтобы мышцы вели себя соответствующе.

Вот здесь получается, что наш разум может передавать какие угодно сигналы, в том числе и самые правильные, и они могут быть без всякого искажения самооправданием. Но мышцы нашей души на них никак не реагируют, потому что они находятся в параличе.

И как уже из сказанного можно понять, это бывает тогда, когда человек некоторое время подвизается. Когда он пытается некоторое время жить по-христиански, то к нему обязательно придет это искушение. Он начинает все знать лучше и лучше, даже самого себя знать лучше и лучше, но эти знания уходят из его жизни и становятся для него не только бесполезными, но еще и хуже: они служат ему ко осуждению, потому что ты же знал, а все равно согрешаешь.

Это как в каноне Андрея Критского говорится, да и во многих других творениях святых отцов говорится, что я согрешал «разумом, не неведением». Если ты разумом понимал, что согрешаешь, зачем же ты согрешал, казалось бы? А вот потому и согрешал, что впал в это окамененное нечувствие, и, зная, что к чему, все равно согрешал.

Как с этим бороться? Есть некоторые вещи, которые помогают с этим бороться, но не позволяют это побороть. Но без них тоже нельзя, поэтому их все должны знать. И есть, наконец, некоторые вещи, которые, действительно, помогают и позволяют это побороть. Но они, конечно, самые трудные. Но начнем все-таки с того, что более легкое. То есть, что помогает побороть.

Во-первых, воздержание. И когда мы сдерживаемся вообще. И когда есть такое время, как Великий пост, самое прекрасное время года, когда все нам помогает жить в некотором воздержании. Но, конечно, какое-то воздержание с нашей стороны необходимо совершенно всегда, в абсолютно все дни года, в том числе и в самые великие праздники. И вот, когда это у нас есть, и особенно если мы чувствуем какие-то искушения, мы начинаем как-то больше воздерживаться от каких-то удовольствий, от каких-то безумных забав и просто от еды (я не говорю сейчас про тех людей, у которых болезни типа диабета или еще чего-нибудь такого, при которых нужно есть, а про обычных людей), то тогда это помогает нам разобраться с нашими страстями вообще, но и здесь это тоже помогает, в этой особой борьбе. Но всего лишь помогает, а радикально ничего не решает.

Способы одержать уверенную, но тактическую победу над этой страстью, известны. Что значит, тактическая победа? Значит, победа вроде как будет, вроде ты в какой-то момент преодолеваешь эту страсть, но потом все вернется очень быстро. То есть это победа, которую невозможно закрепить таким образом. Но, тем не менее, если потом еще что-то делать специальное другое, чтобы закрепить, то тогда эта победа имеет смысл. Потому что когда тебе есть что закреплять, то можно подумать, как закрепить.

Итак, какую тактическую победу над этим нечувствием можно получить, как достигнуть ее? Старый способ святых отцов в наше время перестает быть действенным, но я его все-таки назову. Его и Лествичник приводит как эффективный, но не универсальный способ. А именно, память смертная: представлять собственную кончину, что за ней будет и т.д.

Это и сейчас может многим помогать. Но специфика современных людей такова, что они считают, что «смерть — это то, что бывает с другими», как сказал один поэт. И они могут так представлять свою собственную смерть, но это будет умозрительная конструкция, которая ни на что особо не повлияет. Поэтому хорошо, если память о смерти кому-то помогает, если кто-то может этим воспользоваться. И поэтому полезно всем знать, что есть такой способ. Но надо понимать, что подавляющему большинству современных людей это никак не поможет.

Но есть другой способ, который помогает подавляющему большинству современных людей, но тоже только тактически. О нем есть поговорка: не бывает атеистов в окопах под огнем. А есть еще другая поговорка: кто в море не плавал, тот Богу не маливался. Это старая русская поговорка. Здесь говорится осостоянии сильной физической опасности.

И вот, если мы были христианами и впали в какое-то нечувствие (или даже если и не были христианами), то в состоянии сильной физической опасности в нас это нечувствие спадает, мы пробуждаемся. Мы начинаем молиться.

Это очень хорошо, когда кто-нибудь нас так загоняет. Кто-нибудь или что-нибудь, какие-то обстоятельства, но в любом случае то, что можно преодолеть только с Божией помощью. И раз мы сами не хотим подвизаться, то должны добровольно соглашаться терпеть то, что приходит для нас невольно, понимая, что мы это заслужили, что нам это полезно, что этот урок не должен кончаться до тех пор, пока мы его не выучили.

Но если мы не просим, чтобы эти неприятные обстоятельства нашей жизни скорее прекратились, а мы просим Господа, чтобы Он дал нам лучше понять урок, который преподносится, то они прекратятся, когда нам этот урок уже больше будет не нужен, когда мы его усвоим. Вот тогда, конечно, проходит и нечувствие. И некоторое время после этого мы еще находимся в каком-то разуме. Но потом все обязательно вернется на круги своя, потому что это не способ победить эту страсть вообще. А это способ одержать над ней лишь тактическую победу.

А что нужно для того, чтобы тактические победы закреплялись, чтобы тактическая победа перешла в стратегическую? Что нужно, чтобы действительно победить эту страсть? И вот здесь есть одна большая сложность, потому что не существует такого ответа, который бы всем подходил. Иоанн Лествичник пишет, что здесь действительно нет одинакового ответа для всех людей, потому что надо побеждать то, из чего в особенности именно ты, а не кто-то похожий на тебя, в эту страсть впадает. А это для каждого свое. И вот здесь надо просто понаблюдать, из-за чего я впадаю в нечувствие.

Конечно, всякое там смехотворство и ненужные глупые шутки ведут к тому, что мы обязательно впадаем в нечувствие. Потому что шутят у нас люди, у которых нет чувства юмора, и те, у которых есть чувство юмора. В том и другом случае шутки могут быть и хорошими, и полезными в какой-то степени, но чаще они бывают вредными.

Если у человека нет чувства юмора, и он начинает шутить, то этим просто хочет сказать, что он обесценивает то, о чем говорит. Он в такой форме всё это уничижает, впадает в страсти уничижения, раздражения, гнева и т.д. И поэтому шутки человека без чувства юмора обычно бывают очень тяжелыми, вредными и, конечно, от этих страстей приходит дальше и бесчувствие.

Если шутит человек с чувством юмора, то он может понимать, что предмет его шутки вовсе не плох. Он одновременно может думать о нем как о хорошем, и при этом о нем как-то и шутить. Это как раз нормально. Это то, что называется, юмор. В самом по себе — в этом нет ничего плохого.

Но мы можем хорошим пользоваться во вред. Когда мы начинаем просто обо всем привыкать думать как бы в двух регистрах: серьезный регистр и несерьезный регистр. И несерьезный регистр для нас начинает преобладать. Так мы начинаем думать о своем спасении, так мы начинаем думать о своей духовной жизни, в каком-то таком вот несерьезном регистре. То есть само по себе это тоже может быть и безгрешно, что мы думаем в несерьезном регистре. Но позже мы начинаем относиться к этому как к чему-то другому и несерьезному, что нас не очень касается, — и тогда ничего хорошего не будет. Такой юмор весельчаков выводит к тому, что просто выветривается вся духовная жизнь, и все становится от него отдельно, от этого весельчака, шутника, несмотря на то, что у него прекрасное чувство юмора.

Бывает еще другая страсть. Очень распространена блудная страсть в том или ином виде, которая захватывает человека, и из этого искушения он, может быть, и вернется, но не вернется туда, откуда он пришел, где он был. Он вернется уже в какое-то место, в котором он будет сам оторван от себя. Он не вернется домой. Он, может быть, вернется из этой страсти, из ее обиталища, но чтобы вернуться домой, ему надо будет приложить отдельное усилие. Он часто этого не делает. Это конечно, тоже только покаянием и изменением можно сделать. И тут получается, что человек смотрит на себя со стороны, и получается, что он в стороне сам от себя, и впадает в нечувствие. Нечувствие — это и значит устранение от самого себя.

Есть еще одна страсть, которая очень часто приводит в нечувствие. Это либо просто сребролюбие, о котором мы уже говорили, во всех его формах, то есть страх каких-то материальных неприятностей, который заставляет все время думать, а вот что там будет такое неприятное, если я чего-то не получу или что-то потеряю и т.д. А иногда возникает и нечто более общее, когда мы начинаем торопиться, чтобы что-то успеть. Потому что нам кажется, что мы чего-то не успеем.

Здесь не обязательно идет речь о приобретении чего-то, хотя очень часто идет о том, чтобы что-то приобрести или чего-то не потерять. Но в общем случае речь может идти о чем угодно, о том, чтобы вокруг нас не рухнула та привычная и размеренная схема всего мира, в котором мы понимаем, что делать, где что находится, в какой клеточке. Это может быть даже просто такое невротическое желание. Если мы начинаем бегать и суетиться по какой бы то ни было причине (может быть, это сребролюбие, может быть, нет, может быть, патологическая любовь к определенному порядку), мы обязательно потеряем душевный мир, мы будем жить в этой суете. А начав жить в этой суете, мы перестаем жить сами в себе.

И потом неудивительно, что наш мозг, который находится в суете, перестанет уже посылать сигналы нашей душе, что надо исправиться. И если он ничего не забудет и не потеряет, — интеллектуально он может остаться при том, чем он был, он будет развитым и может память не терять никак, — но толку от этого развития и памяти уже не будет, потому что между мозгом и душой связь будет нарушена. Мы сами же ее и нарушим.

Получается, что надо смотреть, кто от чего больше срывается, и с этим как-то работать и этому противостоять. Но на это возникает такое естественное замечание: легко сказать… Действительно. А вот противостоять, конечно же, трудно. Но, во-первых, начнем с того, что действительно легко: легко сказать. А это первое дело. Главное надо начать с того, чтобы сказать. Потому что если сказать, то это уже поставлена задача. Кстати, это не так уж и легко, как кажется. Если сказать в смысле постановки задачи, то это уже не очень легко. Но, конечно, это легче, чем эту задачу выполнить. Но если мы ее поставили, то мы можем ее и выполнить.

Надо вспоминать две вещи. И не просто вспоминать, а мысленно переноситься (даже со всеми своими возможно какими-нибудь тактильными и обонятельными ощущениями, ну какими угодно, все, что у нас вспоминается) в одно из двух или в два из двух состояния. Оба состояния хороши и полезны для того, чтобы о них тут вспоминать. Поэтому кто и что может вспоминать, тот пусть то и вспоминает.

Первое — это то, о чем мы уже говорили: состояние острой физической опасности. Тогда мы можем сами себе сказать, что когда у нас происходит какое-то сильное искушение, то мы опять открываемся той опасности, от которой нас в свое время Господь избавил. И вспоминать те конкретные эпизоды, события, которые происходили не с кем-то вообще, а конкретно с нами, и тогда у нас будет, скорее всего, просто теряться настроение для того, чтобы задерживаться в этих страстях или в этих страхах (которые тоже суть страсти). И тогда мы будем как-то пробуждаться.

Другой способ, который может быть еще более действенным, — это, наоборот, вспоминать те наши состояния, когда мы получали видимую и ясную для нас помощь Божию: про­идóхомъ сквоз­ѣ́ óгнь и вóду, и извéлъ еси́ ны́ въ покóй (Пс.65:12). Можно даже вспомнить эти псаломские стихи, но дело не в стихах, в данном случае, а в том, чтобы вспомнить само состояние. Что может быть лучше и надежней, чем то состояние, когда Господь нас избавил?

Поэтому, пусть сейчас мы и находимся в каком-то увлечении, но если мы вспомним, что Господь нас избавил так, как это было раньше, то и сейчас Он избавит. Одно уже такое воспоминание будет молитвой об избавлении. Можно к ней даже ничего не прибавлять.

Поэтому бороться с этим можно. Но самое главное, найти подходящий лично для себя способ борьбы, а это человек может сделать только сам, и полностью со стороны ему никто четкого алгоритма борьбы не скажет.

Но для того, чтобы это сделать, важно понимать проблему, что вот да, есть такое нечувствие. Да, через несколько лет христианской жизни я, возможно, полностью вылечу из христианской жизни, потому что я пойму, что это не для меня. Но, возможно, тогда я по каким-то соображениям сам себе это сказать не решусь: либо потому, что я нашел какую-то среду, в которой можно быть «как все», либо просто потому что как-то не решаюсь, я такой нерешительный (тысяча может быть причин, почему я так не могу, но нужно понимать, что тогда это все равно будет не христианство, хотя и под видом христианства; это еще хуже, чем просто вылететь из христианства).

Главное понимать, что страсть такая есть, что она обязательно будет меня бороть, потому что нет такого человека, который может избежать этой борьбы. Но на то она и борьба, чтобы бороться, а вовсе не для того, чтобы сдаваться в плен, как кто-то, может быть, неправильно подумал.

И если на тебя кто-то нападает вот в этом самом мире невидимом, в мире духов злобы поднебесных (Еф.6:12), то надо давать отпор. А нападать будут всегда. Если на тебя не нападают, тогда, значит, ты ничего не делаешь, тогда все плохо, значит, ты уже пал, и если ты не чувствуешь нападений, значит, в общем-то ты готов для ада, полностью созрел. А если нападения есть, то, собственно говоря, все в штатном порядке, и нужно ответить соответствующими (употреблю один военный термин) «мобилизационными мероприятиями».

Аминь.