(предыдущие беседы здесь)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Мы продолжаем наши беседы на изречения святых отцов, и сейчас у нас на очереди четвертая глава, которая называется «О воздержании». В полном названии этой главы подчеркивается, что воздержание относится не только к пище, но ко всему.

Воздержание – это такая тема, которой невозможно не касаться, и о чем бы мы ни говорили в христианстве. Получается, что все, так или иначе, относится к воздержанию. Недаром эта глава одна из самых длинных. Надо различать то, что мы говорим о воздержании применительно вообще к любому делу, потому что если ты хочешь в чем-то достигнуть какого-то результата, то ты должен от чего-то воздержаться – это даже для атеиста так: надо в чем-то себе отказывать для того, чтобы получить то, что тебе важнее.

Если же мы говорим о христианстве, то тут тоже есть разные градации, и прежде всего две, которые очень сильно отличаются. Первая – это когда мы хотим по возможности жить по-христиански, не особо понимая, в чем это заключается, но мы хотим. И вот тут уже необходимо определенное воздержание. Это то, что содержится и в поучениях святых отцов, и то, что относится ко всем и всегда.

А есть и другое – когда ты уже понимаешь, имеешь этот внутренний страх Божий, некий внутренний призыв, за которым надо следовать, и ты идешь. И тогда, конечно, требуются другие степени воздержания. Тогда может быть все очень по-разному, и наши патерики говорят в основном об этих степенях воздержания, и поэтому мирянам зачастую их так страшно читать.

Но как бы то ни было, а общий принцип одинаков для подвизающихся монахов и им подобных людей. Он заключается в том, что формулирует в заключение этой главы одна из анонимных апофтегм, где сказано, что воздержание – это наше сокровище, и оно хранится смиренномудрием. Поэтому надо особо избегать тщеславия, которое расточает это сокровище.

Можно это перевести и так, что воздержание в нашей современной жизни имеет значение денег. Сами по себе деньги не нужны. Если тебе деньги нужны сами по себе, то это патология. Если воздержание тебе нужно само по себе, просто, что бы какие-то фокусы над собой делать, то это патология. А деньги нужны для того, чтобы их правильно расходовать. Но их можно растранжирить, их могут украсть, их можно потерять. Такое происходит с помощью тщеславия: когда ты тщеславишься своим воздержанием – оно теряется. А через смиренномудрие оно не теряется и может расходоваться на то, ради чего ты его собирал, если ты с христианскими целями это делал.

Общий принцип немножко жесткий, поэтому я его сформулирую чуть позже, но есть такие вещи, которые касаются буквально всех. Начинается эта глава рассказом о святом Антонии и о паломниках, которые к нему ехали. Это была группа молодых монахов, которые хотели получить назидание от старца, и еще какой-то старец там был, который всю дорогу молчал и молчал. Оказалось, что они все направляются к одному и тому же святому Антонию. Антоний сказал старцу, что вот какая хорошая у тебя компания, а он ему ответил, что они хорошие, конечно, только ничего в них не держится, потому что они все время болтают.

И много в этой главе говорится и вообще в монашеской литературе, что просто так болтать не надо, что от этого только вред, и приведет это обязательно к еще более худшему, хотя само по себе это и так плохо. Поэтому если ты хочешь, чтобы в тебе что-то оставалось внутри, то не болтай. Мы легко можем понять и применить этот рассказ и к мирянской жизни, но когда мы слышим, что авва Агафон три года носил во рту камень, чтобы научиться не болтать, то понятно, что это уже немножко чересчур. Но это потому, что цели разные: для одних целей чересчур, для других — в самый раз.

Для того чтобы элементарно перестать болтать, конечно, не нужно носить камень. А вот для того чтобы контролировать все свои движения, в частности то, что относится к болтовне, может быть такое и нужно.

Теперь можно сказать, в чем заключается принцип любого воздержания, почему это так важно. Авва Иоанн Колов об этом говорит так: когда царские войска хотят взять неприятельский град, то они отсекают доступ продовольствия и воды, и тогда град не выдерживает и сдается. Вот если мы хотим взять собственную крепость страстей, то тоже должны блокировать подступы – буквально убавить еду и питье. Какой за этим принцип?

Для того, чтобы что-то получить, ты должен делать это все под расписку – понимать, подо что ты это берешь. Ты берешь какое-то количество еды, а что ты собираешься с ней сделать, когда ты ее съешь? Зачем тебе эта энергия? Для чего? Вот сколько ты можешь оправдать, вот столько и ешь, а не можешь — так и не ешь.

Конечно, когда мы говорим о жизни с сокрушением (о котором была предыдущая глава), и именно с внутренним смыслом, который дает личная вера в Бога, тогда это становится понятно. А часто бывает иначе, когда люди начитаются таких книг, а сами в лучшем случае просто симпатизируют монашеству или хотят походить на таковых, и они вместо того, чтобы подражать внутренне, — а еще нужно понять, в чем это заключается, а это трудно, — начинают подражать по-обезьяньи. И тогда они доходят до того, что разрушают свое здоровье, и с ними вообще происходит неизвестно что без малейшей духовной пользы.

Духовная польза будет тогда, когда ты понимаешь, для чего ты отсекаешь то, что тебе мешает. Тогда можно предпринимать такие подвиги, которые заведомо портят здоровье или оказываются немилосердными по отношению к окружающим, в том числе это связано с тем, чтобы избегать тщеславия.

Вот про авву Макария Египетского, Великого, как раз есть рассказ, что когда ему предлагали в собрании братий выпить вина, что считалось огромнейшей роскошью, он всегда соглашался. Хотя на юге все, кроме нищих – не бедных, а нищих, — пьют вино, потому что чистая вода там гораздо реже встречается. А человек, который не пьет вино, он должен быть или нищий, или сумасшедший, или страшно великий подвижник.

И вот Макарий Великий, который был великим подвижником, всегда пил вино, когда ему предлагали. Но при этом сам себя наказывал: потом, когда он оставался один, он соответствующее количество времени не пил даже воду — специально чтобы страдать от жажды. Его ученик, который об этом знал, сказал всем братьям, чтобы ему никто не предлагал вина, потому что он себя мучает. И в результате они и не стали ему предлагать больше, поэтому это недолго продолжалось, по-видимому. Но это достоверный эпизод.

И про другого авву, Агафона, рассказывают – и это тоже истинный случай, — что когда он впал в болезнь, то он мало что мог есть, но у него был ученик, который за ним ухаживал, и который мог сделать для него какую-то кашу полезную. Ученик сделал эту кашу, уговорил его принять, но он перепутал две одинаковые посуды – в одной было что-то хорошее и полезное, а в другой держали какое-то техническое масло, которое нельзя было использовать в пищу, а использовалось оно только для освещения. Фактически это было уровня отравы, и вот ученик эти сосуды перепутал, подал авве.

Авва Агафон съел это, вида не показывая, а ученик обрадовался, что он ест такую полезную кашу, уговорил его принять еще. Тот еще съел, тоже вида не показывая. Ученик еще больше обрадовался, и опять предложил. И тут авва Агафон говорит, что вот знаешь, я совсем уже не могу. Тогда ученик успокоился, решил, что, в самом деле, уже много съел авва, и решил попробовать сам эту кашу, ужаснулся и решил, что он вообще уже убил его, и сказал, что вот теперь на тебе будет этот грех, что ты мне не сказал. Оставил такой упрек своему авве. Но в итоге там все мирно обошлось вроде бы, но вот такие подвиги, которые вредят своему здоровью, там вполне в порядке вещей.

Что касается гуманизма – тоже есть известный рассказ про авву Пимена и его брата. Они ушли монашествовать, оставили свою семью — они были из египетских крестьян. Довольно долго подвизались, и уже старенькая мама потом решила их найти, предприняла далекий путь. Она очень просила, чтобы они вышли к ней, а они не выходили, заперлись в келье, не хотели ее видеть. Но она подняла шум, вся братия встала на ее сторону, и он подошел к двери, не выходя, и спросил ее: ты хочешь меня в этой жизни увидеть или в жизни будущей? Она спросила его: если я тебя сейчас не буду видеть, то увижу ли тебя в будущей жизни? – Тогда увидишь. – И она ответила, что тогда я не хочу тебя видеть в жизни сей, и спокойно пошла.

Можно сказать, что здесь воздержание относительно женского пола, потому что кроме матери могут быть ассоциации с другими женщинами, но здесь еще и другое. Ну, увидела бы она — только что в этом полезного было бы? Как это соответствует целям монашества даже для спасения собственной души? Оказалось, что так для нее гораздо полезнее, чем если бы она их увидела. Но с точки зрения мирских отношений это все не очень привлекательно.

Расскажу еще одну историю, которая, одна из многих других историй, показывает грань. Авва Агафон шел со своими учениками, и один из них увидел зеленый стручок чечевицы на земле. И спросил он авву, можно ли его поднять. А авва ответил, что не ты же его здесь положил, что же ты будешь поднимать? Целый стручок – это для них было большое количество еды, и на дороге она обычно не валяется, но авва сказал, что так вот брать нельзя.

Здесь я позволю себе небольшой мемуар. Когда я знакомился с православием, у меня тоже была похожая история. Мы там с довольно молодым — но мне он казался не очень молодым, — человеком, который уже имел некоторый опыт монашеской жизни, хотя, надо сказать, крайне неудачный, но, тем не менее, он меня тут наставил, — шли по улице и нашли 20 копеек. Это был 1982 год, и это была огромная сумма в суточном бюджете. Конечно, очень хотелось взять эти двадцать копеек. На что он сказал, что не ты же их положил, что ты будешь брать? И действительно, я так и решил, что не я ее ведь положил, эту монетку, что же я ее буду брать. И не взял, и с тех пор я не поднимаю деньги никогда.

Потому что если Господь хочет послать, то Он пошлет как-то более адресно. А поднимать то, что уже точно не имеет своего законного владельца, — неправильно. Пусть нищие подбирают, которым Бог таким образом посылает, или еще какие-то люди. Если ты полагаешь свою надежду на Бога по-христиански, то это ни к чему.

Это вот такое неочевидное поведение, потому что, я повторю, нет никакого греха в том, чтобы заведомо никому не принадлежащую вещь, которая тебе может пригодиться, взять себе. Это не воровство, греха в этом нет, но в этом есть некое неупование на Бога, ненадеяние. Для монахов так нельзя. Для мирянина это можно, а для того, кто сам не знает, кто он, к какому полюсу ему прибиться, тот вот решай сам для себя в каждом отдельном случае.

Так получается, что воздержание, если говорить о нем как о монашеской добродетели, заключается в том, чтобы очень дозировать каждую долю нашего соучастия, взаимодействия с миром. Будь то еда, будь то общение с людьми, разговор. И дозировать, исходя из того, какие у нас в жизни цели, сколько нам этого нужно на самом деле.

И уж Боже упаси заниматься какими-то бесконтрольными потреблениями еды, особенно, алкогольных напитков – там об этом тоже много сказано, я просто не стал пересказывать за недостатком времени, — или общением с людьми. У нас есть цель – крепость, которую мы осадили и которую мы должны взять.

Аминь.

епископ Григорий