Санкт-Петербург, ул. Академика Байкова, 14а

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы завершаем занявшие два Великих поста беседы на Изречения Отцов. И сегодня мы скажем несколько слов о том, что говорится в последних главах Систематического патерика. В разных редакциях их разное количество, и там разные рассказы – там собраны изречения и истории, которые не вошли во все остальные главы. Тем не менее, там не так хаотично, как можно было бы подумать с первого взгляда, потому что там все-таки есть некоторые рассказы, которые задают главный мотив. Это особенно можно понять из особого цикла двенадцати рассказов отцов-подвижников.

Двенадцать старцев встречаются, и им предлагается сказать что-то наиболее полезное из собственного духовного опыта. Сначала говорит один, потом другой, и, наконец, двенадцатый говорит нечто самое важное, и это становится самым главным и для понимания других рассказов. Каждый из них говорит что-то очень полезное о том, как он спасается. Действительно, все, что там сказано, хочется запомнить и применять к себе.

Первый из них говорит о том, что он стремится смотреть не только за своим телом, чтоб оно не делало дурного, но и за душой, за помыслами. Из этого рассказа видно, что он себя, свое «я» ставит отдельно не только от своего тела, но и от своей души. Не во всех святоотеческих текстах это понятно, но вот здесь это совершенно явно. «Я» — это то, что может сказать «мое» по отношению даже и к моей душе. «Я» — это не моя душа. Понятно, что «я» не может сводиться к телу только, но также не сводится и к душе. «Я» — это тот, кто принимает решения, субъект свободной воли.

Но самое главное – это то, что говорит последний из этих старцев. Он сказал, что все, о чем вы сейчас рассказали – это все прекрасно, всем этим надо пользоваться. Но для того, чтобы этим пользоваться, надо иметь серьезный стимул. И вот этим серьезным стимулом является в хорошем смысле слова – страх. Он говорит, о так называемом смертном страхе, о том, что будет ждать после смерти. Здесь можно по-разному представлять, потому что даже если догматически думать одно и то же, все равно это представляется разными людьми по-разному, а если не представляется, то чувствуется по-разному.

Но здесь важно вот что. Когда мы захватываемся чем-то хорошим, что «вот хорошо бы мне еще и этого» — это все равно обычно остается для нас недостижимым, если это требует какого-то серьезного усилия. Особенно, если требует  пусть и небольшого усилия, но в течение продолжительного времени. А для того, чтобы мы это усилие все-таки совершили, чтобы это недостижимое стало достигнутым, нужно что-то еще отдельное, что нам не позволяет успокоиться в том, в чем мы находимся сейчас. И это в аскетической литературе называется «страхом».

Но это совсем не тот страх, которому предаются многие люди, в том числе и православные, и который у них переходит в некоторый невроз. Тот страх, который нужен здесь – он именно Божий страх. А Бог не является источником страха какого-то бы ни было, а, прежде всего, Он является источником уверенности, которая преодолевает страх, средством преодоления страха. Как сказано в другом месте, «совершенная любовь вон изгоняет страх».

И вот если я в принципе собой доволен, мне нравится жить так, как я живу, то даже если я искренне и охотно скажу, что вот было бы лучше, если б еще это и это исправить и жить лучше, то это меня на самом деле всерьез не подвигнет к какому-то исправлению. Да, может быть, я увлекусь и сделаю какие-то движения, но и только. А для того, чтобы нам совершать наше спасение, нам нужно нечто иное – то, что основано на постоянстве, на постоянстве добрых дел в смысле добродетели и аскетики. А чтобы было постоянство, нужна непереносимость того, что у нас есть и так.

То есть если я именно не могу жить так, как я живу, то вот тогда я, действительно, становлюсь православным, хотя, конечно, потихонечку, не сразу, потому что все это сложно и тяжело. Но я пойду этим путем, потому что у меня просто нет выбора – я никак не могу согласиться оставаться таким, какой я есть. Конечно, я это понимаю в плане своей греховности, своих греховных привычек. Но вместо того, чтобы говорить, что «я вот такой плохой, буду тонуть дальше, и не надо меня спасать, я буду привыкать к такому своему состоянию», я, наоборот, меняюсь. Страх Божий – это не просто страх оставаться таким, как я есть, а именно желание измениться.

И можно еще заметить, что мало таких людей, которые еще в довольно молодом возрасте понимают про себя, что они не могут жить просто так, и начинают сознательно жить православными христианами и берут на себя всю эту аскетику. Много молодежи приходит и занимается чем-то таким религиозным, но девяносто девять процентов — из-за того, что они попали в интересную компанию, которая гораздо интереснее других. Причем, это компания не из святых и прочих небожителей, а просто та группа, в которой они социализируются. Конечно, это ведет к разного рода расцерковлениям, в том числе и к брутальным, но, по крайней мере, просто к охлаждению.

Но я говорю о стремлении с помощью Божией работать над собой и давать Богу себя менять, и понимать, что мне это необходимо. Потому что самое плохое, что со мной может случиться в данный момент, это  если я останусь таким, какой я сейчас.

Но таких людей мало, и если бы Церковь состояла только из людей, которые в молодости это решили, то вряд ли бы вообще она состоялась. Другие люди, которые не являются массовкой, а являются вполне серьезно мотивированными людьми, —- это люди, которые в более старшем возрасте пришли к осознанию этого, исходя из опыта жизни, который у них был. Они поняли, что я вот тут прожил сколько-то лет, и вот у меня уже была какая-то жизнь, и меня это категорически не устраивает, я не хочу так больше. И они начинают новую жизнь.

Это и есть люди, которые составляют костяк православной Церкви – люди, которые обратились вполне серьезно. Они не ждут каких-то сверх-великих откровений лично для себя, но стараются делать так, чтобы хоть понемножку, но все время меняться, а если случилось измениться в другую сторону, то есть пасть, то выбираться.

И вот об этом говорят больше всего эти заключительные главы патерика. Тогда мы можем понять правильно и другие находящиеся там изречения. Я  не приведу много таких примеров, но скажу хотя бы об одном.

Например, один старец там говорит, что гнев – это неверие в Бога и зависть. Это, казалось бы, неочевидно, потому что гнев нас захватывает, и при этом мы можем быть верующими, да и о зависти мы никакой не думаем. А, между тем, если верить в Бога в настоящем смысле слова, а не в философском, что Бог есть – так верить вообще бесполезно для спасения и эта вера не является религиозной, — а именно имея перед собой Бога прямо перед глазами, то, конечно, ты не станешь ни на кого гневаться, независимо от того, что он там натворил. Потому что если Бог здесь, то пусть Бог с ним и разбирается, и тебе не придет в голову просто самому лезть разбираться. Поэтому проявление гнева показывает твое расположение: Бога у тебя нет, это безбожие.

Кроме того, это может быть и зависть, потому что когда человек кажется каким-то особенно плохим – это зачастую не из-за того, что он что-то такое плохое сделал, хотя всякое бывает, и бывает так, но чаще все-таки это не так. Но чаще просто ты обесцениваешь то, что он делает, потому что это обличает тебя, выталкивает тебя из твоего комфортного представления о твоем месте в жизни, что он делает что-то лучше или сопоставимо с тобой. Хочется это обесценить и его самого как-то уничтожить, что нет, он делает плохо.

Эта зависть приводит к очень большому развитию гнева, за которым дальше может следовать даже и убийство, особенно если это убийство чужими руками, и могут следовать доносы публичные и непубличные. И что бы мы тут ни говорили, главное одно: если Бог все время перед тобой, как говорит псалмопевец, «предзрех» — то есть увидел перед собой — «Господа предо мною выну» — то есть всегда, — то тогда ты будешь воздерживаться от разных страстей, потому что тебе станет не до них. И тогда ты будешь понимать, зачем тебе стремиться к совершению разных добродетелей. И тогда будешь с пользой решать, как их можно совершать – об этом мы читали на протяжении всего этого поста и предыдущего и вообще читаем всю жизнь. А если Господа перед нами нет, то мы, может быть, будем читать с интересом, но без пользы.

Аминь.

епископ Григорий (Лурье)