Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Cегодня мы совершаем память нашей святой преподобномученицы великой княгини Елисаветы. Конечно, если бы она просто претерпела мученическую кончину, то все равно мы ее почитали бы во святых. Но мы ее не только поэтому почитаем, но еще и потому, что она успела просиять в святости при жизни, и те, кто были к ней не очень близки, а тем более те, кто были очень близки, это понимали еще задолго до ее кончины. А некоторые, наоборот, реагировали на ее святость как на что-то плохое и  называли ее ханжой.

Как бы то ни было, она всей своей жизнью, а не только своей мученической кончиной, которой увенчалась ее жизнь, показывает нам, как надо быть православными. Оказывается, быть православным очень просто: относись к православию серьезно, не дури – и все. Вот она больше ничего и не делала. Но поскольку мы все склонны куда-то заноситься, и православие нас интересует если не в последнюю, то и не в первую очередь, то поэтому простое оказывается сложным. Но с точки зрения логической формы – все очень просто, только трудно держать эту простоту.

Напомню, она пришла к православию вроде бы не с пустого места – она была сознательной и верующей лютеранкой, а не как многие лютеране и многие православные, которые сами не знают, во что они веруют. Она была серьезной верующей и поэтому при браке с великим князем Сергеем не стала переходить в православие. Собственно, ее никто не принуждал, это не требовалось. Она не хотела, и у нее не было таких знаний о православии, чтобы серьезно можно было сопоставить с лютеранством.

Но она понимала, что православие – это что-то такое серьезное, к чему надо внимательно отнестись, изучить. И через несколько лет – спустя года четыре – она посчитала, что с этой задачей справилась, и тогда уже решила переходить в православие. Повторю, что это никак не было связано с ее образом жизни, с тем, что от нее требовало общество – скорее уже это воспринималось как странность, потому что это предполагало, что не все равно, в какой религии быть. Считалось, что надо оставаться в той религии, в какой воспитался, а тут уже был некоторый намек на фанатизм, что ей, оказывается, не все равно.

Она перешла в православие, и дальше перед ней, как перед всяким новообращенным, было две дороги: широкий путь и узкий. Широкий путь заключался в том, чтобы пойти за религиозной модой своего времени. Мода любого времени отличается тем, что там много чудес, суеверий, народного оккультизма и всего такого прочего. Это в любое время так, но в те времена, когда вокруг вера безбожия – а в ее времена это было именно так, — особенно много именно этого.

Мы это можем вспомнить по советскому времени, но в предреволюционной России этого было еще больше — в 1890-е и в 1900-е годы, когда те, кто считали себя православными, верили во что попало. Почти все верили в разных прорицателей, особые способности, которые не являются святостью, но бывают у людей, считали, что если какие-то люди имеют такие способности, то они и святостью обладают. Я уж не хочу говорить, к чему это привело окружение святой Елисаветы, которая оказалась резко изолированной, и после какого-то этапа полностью перестала общаться с родной сестрой, которая пошла этим широким путем.

Но если не идти широким путем, то будет узкий. Узкий путь – это православное трезвение и аскетическая жизнь. С него тоже моментально «слетаешь» на широкий, потому что ты идешь вроде бы за истинными старцами, а там предлагают опять весь этот балаган. И она, несмотря на то, что и такие соблазны были очень сильны на этом узком пути, тут тоже просто оставалась сама собой. У нее был некоторый внутренний камертон, который, кстати, есть у каждого человека, особенно у того, кто стал верующим: это ощущение «Бог – это здесь».

Но есть большой соблазн, который и на нее наверняка действовал, хотя она ему не поддалась, чтобы послушать еще чего-нибудь: да, Бог здесь, но вот это тоже интересно, это тоже благочестиво, это тоже важно, здесь тоже есть сверхъестественные проявления, Бог здесь, а так же и здесь. В итоге получается, что люди ходят по каким-то запутанным траекториям, блуждают вокруг одного и того же места или вообще стоят на месте.

Она никого не осуждала. Конечно, она осуждала очень многие действия, события и явления, не осуждая самих людей, но какое бы у нее ни было определенное или неопределенное мнение о том, что тогда было альтернативно православию, она старалась держаться того, что она понимала. Она окормлялась у старца Германа, который действительно был настоящим старцем и не стремился к популярности у мирян и даже у монашествующих, и вообще он не был модным старцем, хотя, конечно, его многие, хотящие духовной жизни, знали, к нему стремились.

Она очень хорошо понимала, что авторитет Синода и епископов не является вероучительным, для православной Церкви он мало что значит, а с православной точки зрения, такой орган как Синод вообще был противозаконным. Она понимала, что значит для православной Церкви учение святых отцов, поэтому она очень быстро разобралась в том, что надо быть за имяславие. Точнее, это учение она всегда принимала и даже долго не понимала, что его может кто-то оспаривать, поэтому одно из изданий книги «На горах Кавказа» было выпущено на ее деньги, а распространялось бесплатно.

Но когда она увидела, что есть те, кто с этим борется, то она, конечно, даже не подумала, что можно из-за мнения Синода изменить мнение о православии. Когда она увидела, что старец Варсонофий Оптинский это мнение действительно изменил на 180 градусов, она была глубоко потрясена, совершенно не представляла, что такое возможно.

Самое главное, конечно, что она не смущалась в таких обстоятельствах, которые становились все хуже и хуже в течение ее жизни. Если ее молодость прошла в относительно благополучных условиях, хотя там были внутренние конфликты, семейная напряженность, которые ее приготовили к большим конфликтам в будущем, то дальше становилось все хуже и хуже.

Ее монашеская жизнь началась с убийства ее горячо любимого супруга, хотя они и не были супругами в земном смысле слова, и, конечно, она вздыхала о его душе, думаю. Потом происходили вот эти имяславческие споры, которые внесли большую смуту в Церковь. Потом она хотела создать вполне христианское, но не традиционное движение диаконисс, и поняла, что сопротивление будет настолько большое, что это невозможно.

Но тогда она создала то, что оказалось возможным, тоже преодолевая большое сопротивление – Марфо-Мариинскую обитель милосердия, которая формально не была монашеской, не была подчинена всяким органам синодального строя по управлению монашеством и была просто общиной добровольцев, но фактически она была монашеской.

Сама Елисавета приняла монашеский постриг без разрешения каких-либо синодальных структур, поэтому это было тайно, и мы даже не знаем и вряд ли теперь узнаем, кто, когда и с каким именем ее постригал. Сам факт пострига узнался случайно, потому что у нее на теле оказался параман – это заметили, когда ее уже хоронили.

То, что происходило во время революции еще до ее ареста, я не буду пересказывать, но именно благодаря своему христианству, в котором она успела воспитать и сестер монастыря, их уважали даже и революционные бандиты. И если бы вся революция сводилась просто к бандитизму, то они бы выстояли, Марфо-Мариинская обитель бы сохранилась, вокруг нее распространялся бы мир, – фактически это так и получалось.

Но, к сожалению, революция не сводилась к разгулу стихии, а было нечто худшее и нечто большее, и именно это привело к тому, что и царскую семью, и ее родственников, и нашу Елисавету, и Варвару, которая не захотела ее покинуть, и других алапаевских мучеников постигла мученическая судьба. Или можно и нужно сказать иначе – даровался им мученический венец. Поэтому они стоят одними из первых в ряду новомучеников и исповедников Российских, но для нас они стоят еще и в ряду тех, кто сейчас говорит, что такое истинное православие.

Очень важно быть не политизированным, хотя в политике есть и зло, и добро. Но даже политическое добро – это не то, что спасает души, это не религия. И мы должны относиться хорошо даже к тем, кто несет политическое зло, потому что мы к ним должны относиться как к людям, которые потенциально могут стать христианами, или становятся уже, раскаиваются. История Истинно-Православной Церкви 20-30-х годов это показала прекрасно, и, что самое главное, что христианство – это правая вера и правая жизнь.

Правая вера – это аскетическая, подвижническая жизнь, и  монашеская для тех, кто может принять. Для тех, кто не может – приближение к ней настолько, насколько они могут. Господь спрашивает нас не по тому, что мы сделали, чего достигли, а по тому, как мы старались, к чему мы стремились, какие у нас были цели.

Аминь.

епископ Григорий (Лурье)