(предыдущие беседы здесь)

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем наши беседы об изречениях отцов, и у нас на очереди следующая глава, которая посвящена нестяжанию. Она, конечно, построена так, как и весь этот сборник, чтобы было удобно для монахов, но здесь опять возникает проблема: очень большое различие между монахами и мирянами в отношении к нестяжанию.

Всем, в том числе и мирянам, полезно понимать, что такое нестяжание в настоящем смысле слова – в монашеском, — потому что только этот смысл слова настоящий, и смиряться, что они так не могут. Но в то же время дерзать на такие подвиги не следует, и надо представлять себе весь диапазон, в котором может проявляться добродетель нестяжания.

Наша глава патерика построена так, что там про все сказано, но если читать невнимательно и быстро, рассеяться вниманием, то можно пропустить. Поэтому я в своем пересказе все перестрою так, чтобы исходить из того, что понятно мирянам, а потом уже перейти к монашескому.

Вот там есть такая история, как некий богатый человек добрался прямо в скит – это очень далеко, и надо было идти в глубокую пустыню, где и так уже никто не жил, и оттуда по звездам, как в море, идти, — то есть с опасностью для жизни. Бывали случаи, что там люди терялись, потому что надо было успеть дойти ночью, ведь даже местные жители днем в пустыне выжить просто не могли – там солнце любого человека убивало, да и сейчас убивает.

И вот так с трудом он добрался в этот скит, и принес очень большую милостыню – очень много золота. А авва пресвитер скитской ему говорит, что это все совершенно никому не нужно, ты зря принес. Но он очень просил, и тогда авва ему сказал: вынеси на улицу – кому надо, тот возьмет. Некоторое время корзина  постояла – естественно, никому не надо, никто не взял, а большинство даже не обратили на нее внимания. И тогда авва ему сказал: видишь, Бог принял твое приношение, а теперь забери эту корзину и раздай нищим. Нам не надо, но ты ее принес Богу – ты молодец. Бог принял твое приношение. Но поскольку эти материальные средства нам не нужны, то теперь отдай их тем, кому они нужны – обычным нищим. Но важно то, что ты свое дело сделал.

Вот в чем тут различие? Помимо того, что не у всех есть одинаковая решимость отречения от мира, какое есть различие между монахами и мирянами? У монахов нет ответственности за других людей. Иногда может быть и у монахов ответственность за других, если это тоже монахи, но они сами на то же самое подписались, и их жалеть нечего, их можно подвергать совершенно тем же самым рискам, а о нормальных людях у монахов не должно быть попечения.

Но у мирян бывает так, хотя тоже не у всех, что у них есть, например, семья, или люди по работе, которые от них зависят. Они вовсе не «подписывались» ни на монашество, ни на вообще христианство, строго говоря, потому что ни от кого нельзя требовать христианства. Он может говорить, что он христианин, может даже так думать, но это его дело, а не мое — относиться к нему так, как будто бы он способен исполнять христианские заповеди, — и я должен к нему относиться по общечеловеческим правилам, то есть считая, что христианином он жить вовсе не собирается. Вот лишать таких людей всяких там запасов, подвергать их угрозам – это неправильно. Но для себя самого надо, конечно, смотреть в эту сторону.

И поскольку есть аспекты, в которых каждый человек свободен от подобных попечений, и вообще жизнь меняется – сегодня я несвободен, а завтра свободен, — то постепенно надо понимать, к чему эволюционировать. И вот здесь есть свои некоторые ошибки, о них говорят некоторые рассказы сегодняшней главы.

Некий сенатор пришел в египетскую пустыню и раздал свое большое имение. Но что-то себе оставил, чтобы не нуждаться. Чуть-чуть оставил по сравнению с тем, что раздал – ничтожную сумму. И вот авва Иоанн Кассиан свидетельствует, что  ему сказали: ты и сенатором перестал быть, и монахом не стал, потому что ты не на Бога надеешься, а на это свое имение.

Есть еще рассказ про некоего садовника. Садовник – это мирянин, конечно. Но дело в том, что в то время были некоторые миряне, которые жили в миру – в городах или деревнях, — и которые подвизались так, что можно было сравнить с монахами, а иногда и выше монахов. Поэтому неудивительно, что в патерик, где вообще-то собраны рассказы про монахов, проникают рассказы и про мирян, которые, по сути, от монахов ничем не отличались, но отличались внешне — тем, что скрывали какую-то свою подвижническую жизнь.

И вот этот садовник занимался своим ремеслом, что-то на этом зарабатывал, и все эти деньги пускал на благотворительность, раздавал нищим. Но потом он подумал, что вот будет старость, заболею – надо накопить. Стал копить какие-то деньги себе на старость. Потом действительно заболел: стала очень болеть нога, пытался лечиться, лечение оказалось дорогостоящим, потратил все, что накопил, и, наконец, опытный врач ему сказал, что если ты не хочешь, чтобы все твое тело сгнило, могу тебе ампутировать ногу.

Ему нечего делать было, и он согласился, конечно, с врачом, но очень помолился: Господи, неужели Ты не можешь  за то, что я так старался, как-то от этого избавить? И ему явился ангел, который объяснил, что вот это потому, что ты не захотел к помощи Божией обратиться, а копил сам на себя. И действительно, он после этого был исцелен, врач пришел утром делать эту ампутацию, а оказалось, что садовник уже работает в своем саду. И возблагодарили Бога все присутствующие, включая врача.

Другой случай, может быть, не очень понятный, и уже в комментариях видно, что многие теряли смысл этой истории. Вообще, в этих рассказах бывает очень своеобразный юмор. Всякий юмор трудно понимать, если ты не принадлежишь к этой эпохе, потому что надо понимать реалии, на которые только намекают, но не объясняют. И вот говорится, что в скитскую церковь вошел некий монах в малом куколе. Я думаю, что здесь дело в том, что он был в хорошей монашеской одежде, то есть правильно, по форме одет. И авва Исаакий – знаменитый скитоначальник – изгнал его из храма, сказав, что здесь монахи собираются, а мирянам вроде тебя здесь не место. Но надо сказать, что если бы в эту церковь зашел мирянин, то, скорее всего, его бы не прогнали. В этом ответе чувствуется, что он его обличил как мирянина в том смысле, что он ненастоящий монах.

Сказано это в контексте соседних рассказов, где объясняется, как одеваться монахам. Авва Памво говорит: монах должен носить такую одежду, что если ее бросить на дорогу, то ее никто не подберет, такую вот тряпку. То есть монахи не должны ходить в красивом, как мы тут ходим в монашеском облачении, а должны носить что попало. Причем там несколько таких рассказов о том, что должен носить монах. Уже тогда, в IV веке, были варианты роскошной формы одежды для монахов и клириков. И вот человек, хорошо одетый в этом смысле, пришел в храм, и его просто выгнали.

О том, как относиться к имениям, много говорит рассказ про авву Агафона. Из всех рассказов о нем видно, что он был большой шутник, но с мирской точки зрения  не всегда добрый, тяжеловато было с ним. При этом у него было много учеников, которые его сопровождали. Не то чтобы он юродствовал, хотя в каком-то смысле и так можно сказать, но пошутить он любил.

И вот однажды они с учениками строили некий дом – кельи. Поскольку построить дом в сельской местности и в жарком климате очень трудно, то этим занимались долго, очень много сил на это потратили. И когда почти все уже было готово, вдруг авва Агафон говорит: что-то я такое почувствовал — нет, мы тут жить не будем. И ушел. А они его спрашивают: но как же так, как это мы не будем тут жить? А он говорит: ну, хотите – оставайтесь, а я уйду. Конечно, за ним тоже все пошли.

Что он почувствовал – непонятно, там не сказано. Но скорее всего он просто почувствовал — как можно сделать вывод из других рассказов о нем, — что они слишком привязались к плоду своих рук, а в таком жить уже неполезно. Зато можно очень полезно использовать – бросить его в самое подходящее время. Это было бы совершенно в стиле аввы Агафона.

Вот это самый главный принцип отношения к материальному имуществу у монаха, причем там приводятся рассказы и о мирянах, которые тоже так жили. Кто-то сильно нуждается, живет в такой нужде десятилетиями — либо это какой-нибудь старец, или там есть пример матери и дочери, которые живут в безумной нищете, — а потом приходят благотворители, которые ищут, кому дать помощь, но чтобы были люди хорошие, благочестивые, которые бы за них помолились. Но никто не принимает, причем, по одной и той же причине: сейчас обо мне Бог заботится, а так у меня будет из всех моих жизненных запасов только то, что ты мне дашь, то есть тут как раз и будет для меня опасность.

То есть для монаха безопасная жизнь – это не тогда, когда есть какие-то запасы на старость. И копить на старость для монаха – это классическое проявление сребролюбия. А безопасная жизнь для него – это то, что он с Богом, и Он не даст ему помереть раньше времени, а даст помереть ровно вовремя. И тогда уже неважно, насколько будет обстановка богатая или бедная. А если принять помощь, которая позволяет личное положение как-то изменить, то тогда уже Бог не будет заступником.

Еще есть такой рассказ, как некий монах опасался остаться совершенно без средств и хотел оставить себе две монеты. Но просто так оставить – это очень опасно, и он спросил у старца, можно ли это сделать. Старец ему говорит: ну, хочешь – оставь. То есть благословил. Но тот понял, что что-то в этом не то — вроде старец и благословил, вроде и можно оставить, но было какое-то угрызение совести. И он пошел опять к старцу спрашивать, почему он ему разрешил оставить. Старец ему ответил: я видел, что ты очень хочешь оставить, и чтобы ты меньше расстраивался, чтобы у тебя было меньше искушений, я тебе это дозволил.

Видимо, просто надо было дозреть, что не сейчас, но потом надо все-таки это оставить, потому что у тебя иначе не будет помощи Божией. А когда помощи Божией нет, то  никакое материальное богатство не оказывается достаточным – то пропадет; то, может быть, его будут использовать по назначению, а его все равно не хватит; то еще что-нибудь. А сами проблемы и их решения зависят от того, какие у нас отношения с Богом. Поэтому надо строить эти отношения.

И вот монашество в этом смысле – это такая хорошая игра. Но с кем? Не с кем попало, а именно с Богом. «Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит». Если я хочу, чтобы меня пас кто-то другой – пожалуйста, но это уже будет не монашество. А если я все-таки не монах, то я представляю примерно хотя бы то, к чему мне стремиться, на что ориентироваться. Но надо понимать, какая у меня есть ответственность за каких-то людей, просто мирян.

Кстати, приход – это не монастырь, а просто миряне. В наше время редко бывают настоящие монастыри, да и зачем такие монастыри, в которых на самом деле живут не монахи – пусть такие монастыри погибают, это правильно. А приход обычно для того и существует, чтоб там были не монахи. У кого-то семьи есть – за них должна быть тоже ответственность.

Вообще к этому нужно относиться с осторожностью. Все, что мы тут обсуждаем – это очень сильные психотропные средства, которое не только сильно меняют нашу психику в современном смысле слова, но саму душу. Для того чтобы это изменение было не только сильным, а в нужном направлении, чтобы оно вело к увеличению здоровья духовного и душевного, а не к его разрушению, надо все применять правильно, не брать чужое лекарство и соблюдать свои собственные дозы.

Аминь.

епископ Григорий