Жить против течения, или одна в православии
Жить против течения, или одна в православииСвятая преподобномученица Елисавета показывает нам сочетание и монашеской жизни, и трудов милосердия, о которых мы все знаем, и таких вещей, о которых часто говорят, что они не относятся к православным людям, тем более к монахам. Она думала о судьбах государства и о судьбах православия, о тех догматических спорах, которые тогда грозили пошатнуть и на самом деле пошатнули православное исповедание в Российской Церкви.
Она стала стараться в православии найти место не то, которое стандартно и понятно, а то, которое приносит наибольшую пользу. Отсюда эта ее странная идея с Марфо-Мариинской обителью. Она ведь могла просто уйти в монастырь. Но она решила, что это будет стандартное и понятное решение, но не самое полезное. И она с большим трудом – хотя, конечно, ей помогло ее положение, – нашла для себя такой статус, особый тип монашества, который по ведомству Синода проходит как не монашество, поэтому он не подчиняется, а перед Богом – монашество. И вот так она жила.
Св. прмц. Елисавета совершенно справедливо почитается как одна из основательниц Истинной катакомбной Церкви уже во времена гонений. Но если смотреть с исторической точки зрения, то, вроде бы, это не так, потому что ее расстреляли летом 1918 года, когда еще не успела создаться Катакомбная Церковь, и когда даже не успела возникнуть в этом такая острая нужда. Почему же она тоже оказалась в этом числе? Потому что еще до революции она принадлежала к небольшому числу подвижников, а в то же время, богословствующих мирян и духовенства, которые понимали критическое положение тогдашней Церкви. Дореволюционная церковная организация была, по сути дела, павшей еще до того, как она пала, поэтому она и обрушилась во время революции как карточный домик, – потому что изнутри она вся уже была пустая и гнилая. Но осталось то, что там было ценного, а это именно и были новомученики и исповедники российские.
Святая преподобномученица Елисавета, конечно, является в числе Новомучеников и Исповедников Российских, просиявших в начале двадцатого века, одной из первых, пусть и не самой первой, но одной из первых. И страдания Елисаветы и с нею пострадавших мучеников Алапаевских1 продолжают во всех смыслах слова мученические страдания царской семьи. И убили их за то же самое, за то, что они были членами императорской семьи, хотя уж, конечно, Елисавета и инокиня Варвара, которая пострадала потому, что не рассталась с ней во время всех ее злоключений, точно не могли претендовать на российский престол ни под каким видом, но, тем не менее, их тоже убили и всех членов царской фамилии, которых расстреляли тогда же и сбросили в тоже шахту, и одному из них – великому князю – еще в шахте великая княгиня попыталась сделать перевязку, но все равно в результате всех убили.
Елисавета относилась ко всем одинаково, независимо не только от происхождения, бедности или знатности – это-то понятно, – но даже независимо от враждебности к христианству.
Ей приходилось иметь дело со многими людьми, которые были враждебны ей, враждебны монастырю, враждебны христианству вообще. Она к ним относилась совершенно так же, как к лучшим своим друзьям, по возможности, оказывала им медицинскую помощь. Действительно, мы знаем, что было много примеров, когда в ответ на такое отношение многие враги христианства стали христианами, покаялись и глубоко уважали Елисавету. Или, может быть, они и не стали полноценными христианами, но, по крайней мере, уже в чем-то раскаялись, изменили свои взгляды и как-то все-таки приблизились ко спасению.
А после революции уже никто не посмотрел на личные качества святой Елисаветы и не ценил Марфо-Мариинскую обитель, а смотрели только на то, что она была из царской семьи, и потому она разделила участь всех ближайших родственников царя, до которых большевики смогли добраться.
Конечно, если бы большевики просто были каким-то озверевшим стадом, то, скорее всего, они бы как-то утихомирились около Елисаветы, потому что когда прибегали всякие революционные матросы в её Марфо-Мариинскую обитель, то они в результате сталкивались совсем не с тем, что ожидали, и тоже скорее испытывали уважение, и сами, может быть, стали бы охранять эту обитель, – но, к сожалению, большевицкая революция только использовала часть народа, превратившуюся в озверевшее стадо, а сама она, конечно, имела более глубокие корни, в том числе и духовные. Поэтому главари этой революции уже не могли оставить ее в живых, несмотря на то, что ее даже никто не обвинял ни в каких преступлениях, настолько была очевидна ее невиновность, но ее просто расстреляли – за принадлежность к царскому дому. Таков был рациональный мотив тех, кто ее убивал, но на самом деле они следовали тому духу, которому служили.
К своей мученической кончине Елисавета была подготовлена всей своей подвижнической и, во многом, уже тогда мученической жизнью.
Мы иногда читаем жития древности, когда какие-то монахи узнавали о том, что идут варвары, которые будут грабить и убивать тех, кто в монастыре. Большинство поступали вполне разумно – спасались бегством, прятались, – а некоторые говорили так: что Бог пошлет, то я и перенесу. Они чувствовали, что конец их подвига должен завершиться таким образом. И так и получалось, что они принимали мученические венцы. В древности таких примеров немало, но в последние века мы от них отвыкли. А вот события XX века вновь заставили привыкать, вновь были такие события.
Елисавета, в отличие от царя и царицы, имела возможность сбежать из России. Ее предлагали эвакуировать родственники из числа союзников и немцев, но она от всего от этого отказалась и предпочла претерпеть ту судьбу, которую ей Бог даств ее новом Отечестве.
И вот как же люди доходят до того, что принимают мученическую кончину и ее выдерживают?
Если посмотреть на обстоятельства каждого мученичества, а зачастую и обстоятельства жизни мучеников, если мы их знаем, то видно, что они были способны сохранять свое православное исповедание и православную веру вопреки всему, то есть все время идти против течения. Это очень ярко проявляется в биографии Елисаветы, которую мы хорошо знаем. Любой момент ее биографии, взятый даже наудачу, почти всегда является иллюстрацией к жизни святых. Наоборот, очень трудно вспомнить какие-то эпизоды ее жизни, где она вела себя как-то иначе. Но выбирая из многого немногое, то, что особенно характеризует не каких-то других святых, а именно ее, можно сказать вот о чем.
Сначала ей нужно было плыть против течения, чтобы принять православную веру, – против течения всей ее семьи, которая была лютеранской. Она всего-навсего захотела быть христианкой и старалась использовать те возможности, которые у нее были. Первоначально это было лютеранство. Елисавета была воспитана хотя и в благочестивых христианских традициях, но ни в коем случае не православных – она была лютеранкой. Она была воспитана в лютеранстве и относилась к этому серьезно, вообще серьезно относилась к вере, – уж какую она знала, к той серьезно и относилась. В то время она знала только лютеранство. В лютеранстве тоже есть какие-то возможности быть христианином, неполноценные. Она постаралась их использовать на очень много процентов, больше, чем на сто. К чему это привело? К тому, что в лютеранстве ей открылось настоящее христианство. Еще в лютеранстве у будущей Елисаветы (тогда еще Эллы) проявился твердый аскетический настрой. Она бы и не выходила замуж, если бы это было возможно для ее круга, но тут как раз появилась удачная возможность брака с великим князем Сергеем Александровичем (родным братом Александра III), который также не стремился к обычным семейным отношениям, хотя и в силу своих особенных причин. Но в пределах своего лютеранства святая Елисавета старалась понять о Христе то, что можно и приняла православие потому, что она видела, что ее стремление жить по-христиански требует чистого догматически христианства, что лютеранство это все-таки заблуждение. Она не спешила переходить из лютеранства в православие, ведь даже не было большой необходимости принимать православную веру для того, чтобы выйти замуж за русского великого князя, потому что, конечно, по правилам Православной Церкви такой брак был невозможен, но по реально действовавшим законам Российской империи, это было легко сделать. Тогда в высшем свете не было принято особенно обращать внимание на вероисповедание, если речь не шла непосредственно о царе или наследнике престола. Вот императрица Александра не могла бы выйти замуж за наследника престола, не приняв православия, т.к. это требовалось формально; но выйти замуж за князя из царской фамилии, не переходя в православие, было можно очень легко, это постоянно делалось, и таких случаев во всех поколениях дома Романовых было очень много. Обряд венчания Елисаветы и Сергея в 1884 году совершили дважды: сначала по православному, потом по лютеранскому обряду. Но Елисавета отнеслась к православию очень серьезно, несколько лет ходила молиться в православные храмы и только потом решилась на смену конфессии. Православие она приняла в 1891, уже на восьмом году церковного брака с Сергеем Александровичем. Это было настоящее религиозное обращение. А когда ты веришь, то начинаешь этим жить, потому что только своей жизнью проверяется, веришь ли ты на самом деле или нет, и тогда открывается тебе все больше и больше.
После замужества Елисавета переехала, вроде бы, в православную страну, где поверхностному взгляду могло бы показаться, что надо плыть по течению, чтобы быть православной, – чего уж легче. Но те, кто хоть немного знают это время, понимают, как жила Елисавета в эти годы, когда она была родной сестрой русской императрицы, те хорошо понимают, что и тогда она жила в высшей степени против течения.
Я уже не говорю, что семейная ее жизнь, вопреки видимости семейной жизни, была с самого начала организована по-монашески: в самой своей православной жизни она, как мы теперь знаем, избрала с самого начала очень необычный путь, потому что хотя она и вышла замуж за великого князя, и у них были очень близкие отношения, но они с самого начала договорились, что никаких собственно супружеских отношений между ними не будет, и святая Елисавета так и жила в девстве; Семья, тем не менее, была очень дружная, хотя и, разумеется, бездетная, а впоследствии появились приемные дети, которых они воспитывали, поэтому многие люди, кто не знал их близко, думали, что это их дети.
Еще в 1900-е годы великая княгиня Елисавета Феодоровна пришла под систематическое духовное руководство старца Германа. В дореволюционное время старцев Германа и Алексия посещали многие, если не все яркие церковные деятели 1910–1920-х годов, но только о некоторых можно сказать, что они находились под духовным руководством кого-то из них, – кажется, ее руководителями были совместно оба старца, Герман и Алексий.
Старец Герман будет стоять “за кадром”, а точнее, за фигурами своих духовных чад, Новоселова и Елисаветы Феодоровны, в обеих околорелигиозных войнах предреволюционной России, в которых этим духовным чадам придется принять участие в качестве генералов, – деле Распутина и споре об именах Божиих.
Убийство мужа, великого князя Сергея Александровича в 1905 году террористом Каляевым стало для Елисаветы настоящей трагедией. После этого для нее приоткрылся, но еще не совсем открылся путь к монашеству. Мешала необходимость войти, для официального монашества, в подчинение синодальным структурам. Под руководством старца Германа было, однако, найдено соломоново решение: Марфо-Мариинская обитель милосердия, основанная Елисаветой в 1909 году, – формально не монастырь, а фактически монастырь с особым уставом. Но самым главным, конечно, была даже не сама обитель, а ее сестричество с особым служением бедным и больным. Святая Елисавета никого не чуралась, сама ходила в бедные кварталы, где жили всякие отбросы общества, и смотрела, не надо ли там кому-то помочь, и поднимала и выхаживала людей с самого социального дна. Но в то же время и очень многие состоятельные люди, которые могли выбирать себе клинику для лечения, предпочитали лечиться у святой Елисаветы, потому что в ее больнице лучше, чем где-либо в Москве, выхаживали больных, потому что умели и хотели это делать.
То, что делала Елисавета, оно было примером такого внешнего делания, которое было внутренним. Потому что она стала помогать тем, кто не мог ее отблагодарить – всяким бедным. Они, если вылечивались, потом шли и занимались своими делами. Богатыми и влиятельными людьми они не становились, которые могли бы отблагодарить. И таким образом она, наверное, не приобрела ни одного из благодетелей, а все благодетели, которых она приобретала, в смысле люди могущественные и богатые, которые что-то жертвовали, они не потому это делали, что Елисавета им лично помогла, а потому что они тоже, так или иначе, сочувствовали ее делам.
Если еще глубже смотреть, то она вела такую деятельность, которая сулила ей всякие неприятности, если можно так сказать, “по церковной линии”. Она досаждала всему церковному начальству, чтобы ввести сан диаконисс. Потому что в древней Церкви такое было, с этим никто не спорил, правда, не очень понятно, что эти диакониссы делали, то есть кое-что понятно, а если пытаться определить весь круг обязанностей, то тогда уже и непонятно. Но Елисавета не хотела, чтобы женщины служили диаконами во время богослужения, а диакон ведь ничего больше и не делает в современной Церкви. А если взять диакона таким, каким он должен быть, то он не только говорит “паки и паки”, он и еще чем-то занимается, помимо богослужения. Просто в начале XX века, как и сейчас, это было странно себе представить. И даже на бессознательном уровне это воспринималось так, будто Елисавета предлагает,чтобы женщины выходили и говорили “паки и паки”. И, конечно, это вызывало аллергию, потому что одних диаконов бывает трудно перенести, особенно настроенным на аскетическое богослужение людям, а тут еще и женщины.
Но, на самом деле, она, конечно, хотела установить служение помощи всяким членам христианской общины, которое применительно к женщинам, конечно же, лучше осуществлялось бы женщинами. И для этого нужны были диакониссы. И фактически она у себя, правда только в общине, и установила чин диаконисс, хотя распространиться это начинание не успело по понятным причинам. Она вот жила в таком конфликте.
Но тут важно прежде всего то, что ее настоящее и монашеского характера благочестие шло вразрез не только с поверхностным и мнимым благочестием, которое, в основном, царило при дворе и в основном царило в России. В этом, с позволения сказать, “благочестии” православие просто сводилось к каким-то народным обычаям, которые надо было так соблюдать для общего вида, причем для жизни при дворе даже их не надо было соблюдать. Можно было, например, не поститься, поститься при дворе было не принято совершенно; и конечно, если она серьезно перешла в православие, то не для того, чтобы относиться к православию так несерьезно. Поэтому понятно, что такое “благочестие”, которое лучше назвать злочестием, несмотря на его повсеместное распространение, было ей совершенно не нужно и не близко. Уже одно это делало ее, особенно в светском обществе, к которому она поневоле принадлежала, изгоем и заставляло идти очень сильно против течения.
Даже если говорить не о тех людях, которые к православию относились плохо или небрежно, или безразлично, а в том числе и о тех, кто старался жить православно, и считал православие очень ценным или, может быть, даже главной ценностью нашей российской жизни. Вот у них, среди тех людей, которые понимали, что официальное православие в России – это ненастоящее православие, – тоже ведь было разделение. Елисавета шла против течения гораздо сильнее, потому что очень многие благочестивые люди, которые считали, что православную веру надо соблюдать во всех деталях, которые старались соблюдать посты, исповедовали православие всяких видений, всяких старцев, почему, собственно, смог при дворе найти успех Распутин. Большинство таких людей, которые старались быть православными, но при этом понимали, что официальное православие в России в чем-то очень сильно неправильное, – во что верили они? Главным богословом того времени из этой среды является Павел Флоренский, и именно тогда были написаны произведения типа «Столп и утверждение истины». Они верили в магию и оккультизм. Они верили в разные силы, которые не являются ни ангельскими, ни в то же время бесовскими, и не естественными, но от которых очень много всего зависит. Они считали, что религия – это способ как-то влиять на эти силы. А таких сил быть не может, согласно православному учению. Все силы либо обычны и естественны, но тогда на них можно влиять обычным и естественным путем, а не какими-то экстрасенсорными сверх-способностями, либо это силы божественные, либо ангельские, либо по природе такие же, как ангельские, но по направлению своему не такие, а противоположные – силы бесовские. И вот это – все. Кто-то, может быть, и сейчас думает, что есть еще другие силы, как думают всевозможные оккультисты – экстрасенсами их сейчас называют, но это явление было и тогда очень популярно, и это, конечно, люди, которые поклоняются бесам, но так себе объясняют их поведение, чтоб было непонятно, что это бесы, чтоб самих себя обмануть, возможно, даже и искренне обмануть. Вот в это верили огромное количество людей. То есть пойти к какому-нибудь «ясновидящему», который не является старцем и подвижником, пусть хотя бы ложным старцем, ложным подвижником, но в православной традиции, а именно к откровенному «ясновидящему», имеющему огромные способности, как им казалось, что-то предвидеть и сказать, – это было совершенно в порядке вещей. Об этом пишут многие как бы православные мемуаристы того времени, к тому же времени восходит юность и воспитание почитаемого сейчас в московской патриархии во святых Луки Войно-Ясенецкого, который эту оккультную религию до конца жизни исповедовал, написал о ней целую книжку «Душа и тело».
Вот к чему я веду? Самое главное, что ее исповедовала царская семья. По крайней мере, императрица Александра Федоровна. Это было православие всевозможных эмоциональных состояний, и такого рода благочестию была предана младшая (на восемь лет) сестра Елисаветы, Аликс, с 1894 года супруга Николая II императрица Александра Феодоровна, которая стала тяжелейшим искушением всей жизни Елисаветы.
Проблемы начались намного раньше того, как отношения между сестрами были прерваны из-за Распутина. Теперь это легко проследить по опубликованным письмам Елисаветы Феодоровны к ее старшей родственнице и близкой подруге, императрице Марии Федоровне (жене, а потом вдове Александра III и матери Николая II), с которой у нее были очень доверительные отношения. Елисавета очень переживает за сестру, очень радуется ее необычно серьезному отношению к вопросам веры и, наконец, к ее сознательному принятию православия. Но с 1902 года она пишет о людях, которые на нее влияют, вовлекая в оккультизм, появляется проблема – влияние “Мэтра Филиппа”: “…бессознательно Аликс могла подпасть под его влияние, что все хорошо и Бог сохранит ее. И она слепо верила, не видя различий между истинной верой и состоянием экзальтации на почве религиозности”.
Филипп Низье, о котором тут речь, – французский спирит, маг, предсказатель, лидер ордена мартинистов и т.п. (в соответствующей среде это личность, весьма почитаемая до сих пор). Непосредственным поводом для беспокойства Елисаветы стала неформальная встреча с Филиппом Николая II во Франции 20 сентября 1901 года, которая не осталась в тайне. К тому времени Филипп был уже весьма близок к семье двоюродного дяди Николая II, великого князя Петра Николаевича, его жены Милицы (по происхождению черногорской княжны) и ее родной сестры Станы (Анастасии). Сестры-черногорки не на шутку увлекались всевозможным оккультизмом и магией и успешно боролись за влияние на царственную чету со всеми, включая Елисавету. В переписке Елисаветы и Марии Феодоровны сестры-черногорки именуются не иначе как “Тараканами” (видно, что у Елисаветы еще не было монашеского воспитания!). Елисавета, как видно из этого письма 1902 года, сразу поняла, что причина в экзальтированной религиозности ее сестры. Пока что она, однако, надеялась на лучшее, но выходило наоборот. Влияние черногорок сможет перебить только Распутин, которого они же и приведут в царский дом. В дневниках Николая II “мэтр Филипп” будет именоваться “наш друг” – как впоследствии Распутин.
Сегодня затруднительно даже спрашивать о какой-либо совместимости всех этих магических (или психопатологических) практик с традиционным христианством, но в начале ХХ века грань между оккультизмом и христианством в сознании интеллигенции была смазана.
Вера Елисаветы Феодоровны и Новоселова предполагала отчетливое различение между аскетизмом и оккультизмом. Но часто люди, искренне считавшие себя православными, как Флоренский или Александра Феодоровна, были “просто верующими” – без разбора. Поэтому она категорически не могла принять фигуру Распутина – типичного лжестарца, который эксплуатировал экзальтированную религиозность. Великая княгиня считала, что Распутин – это бедствие для России, и что просто по своей духовной неопытности ее родная сестра и увлеченный ею супруг (царь Николай II) держат при дворе это чудовище.
1910 годом датируется письмо Елисаветы Феодоровны Николаю II, в котором она предпринимает, может быть, последнюю попытку его вразумить относительно Распутина (разговаривать с сестрой она уже давно не пытается). Потом она уже не берется за такие разговоры, но и публично не выступает. Процесс фактического захвата Распутиным государственной власти будет продолжаться – неравномерно, но верно – до самого конца 1916 года, до убийства Распутина в ночь на 17/30 декабря.
В уме у многих православных людей возникла аналогия с ересью жидовствующих при дворе Ивана III в 1490-е годы. Ересь Распутина, в отличие от ереси, скажем, Л.Н. Толстого, сопровождалась такими практиками – “мистическим распутством”, – которые по византийскому праву подлежали бы смертной казни, и тут даже нестяжатели Нила Сорского поддержали бы такой приговор для нераскаянных лидеров ереси. Благодаря в особенности выступлениям Новоселова, а не просто газетной шумихе, тема Распутина стала обсуждаться в таких православных кругах, где могли говорить “со властию” – с настоящей духовной властью старцев-подвижников, а не с той более низкой властью, которую имеют в Церкви архиереи. Одним из таких подвижников, к которому ежегодно ездила Елисавета Феодоровна, был архимандрит Гавриил Зырянов (1844–1915), живший в Елеазаровом монастыре под Псковом. Он переписывался с сестрами Марфо-Мариинской обители и регулярно в нее приезжал.
Агиограф старца Гавриила епископ Варнава (Беляев) рассказывает от своего имени следующий случай (к сожалению, без точной даты):
Прихожу к Алексию-затворнику [Зосимовой пустыни], тот в заметном волнении: “Представьте себе, что о. Гавриил [Зырянов] Великой княгине сказал. Она спрашивала его про Распутина. И что же он сказал?! „Убить его – что паука: сорок грехов простится…” Но какое же мое положение, – продолжает старец, к которому ездила вся Гатчина, все графини и княгини и весь набожный двор. – Великая княгиня спрашивает меня: „А Вы, батюшка, как думаете?” Ведь Вы понимаете, что это значит? Понимаете?” Я молчу, даю старцу высказаться до конца. “Я ей отвечаю: нет, я не могу благословить… Что Вы, да разве это можно… Нет, не могу”.
Старец Алексий не взял на себя ответственность, но старец Гавриил взял.
Сохранилось письмо Елисаветы Феодоровны к Феликсу Юсупову – без даты и явно существенно более раннее, чем декабрь 1916 года. Однако по содержанию письма видно, что речь шла о подготовке какой-то насильственной акции против Распутина.
Дорогое дитя, дорогой маленький Феликс!
Спасибо за письмо, Господь да благословит тебя и да ведет, ведь в твоих руках возможность сотворить беспредельное благо, благо не только для нескольких человек, а для целой страны. Но помни, дитя мое, что, сражаясь с силами диавола, надо все делать с молитвой. Чтобы Архангел Михаил сохранил тебя от всякого зла, посылаю тебе образок из Киева, из храма Архистратига Михаила и святой Варвары, да защитят они тебя от всякой напасти… [следует инструкция о том, как молиться Архистратигу Михаилу.]
Это письмо в целом построено на иносказаниях, но ясно, что там речь о Распутине, который “погубит” императрицу. Обращение к архангелу Михаилу, традиционному покровителю военных, не оставляет никаких сомнений в том, что готовится предприятие военного, а не чисто духовного характера, хотя и направленное против “сил диавола”.
В свою очередь, и Александра Феодоровна говорила о “недоброй ханжеской клике Эллы” (в письме к царю от 15 июня 1915), пытаясь не допустить назначения обер-прокурором Синода антираспутинца А.Д. Самарина, причисленного ею к этой “клике” (назначение все-таки состоялось, но Самарину удалось продержаться лишь с июля до сентября)2. Все это Елисавета переживала, конечно, очень трагично – отчасти ее собственные письма, а отчасти воспоминания близких когда-то к ней людей или даже не очень близких, об этом нам говорят. Многие знают, к чему это дальше привело и в ее жизни, и в ее отношениях с сестрой. Все это привело к тому, что постепенно они с сестрой очень сильно разошлись и практически прервали всякое общение, причем, это произошло еще до смерти Распутина, которая окончательно их рассорила и последние годы жизни они почти не общались, но примирение все-таки было в конце.
Несомненно, что Елисавета чувствовала в какой-то мере личную ответственность за убийство Распутина, когда оно совершилось, да и не могло быть иначе – Феликс был ее духовным воспитанником, который уже тогда и потом всю жизнь почитал ее во святых. Косвенно об этом говорят две ее знаменитые телеграммы (соучастнику убийства великому князю Дмитрию Павловичу и матери Феликса) от 18 декабря: в обеих убийство названо “патриотическим актом”. 29 декабря она пишет Николаю II, пытаясь примирить его и с новой реальностью, и с убийцами:
…поехала в Саров и Дивеево, десять дней молилась за вас, за твою армию, страну, министров, за болящих душой и телом, и имя этого несчастного [Распутина] было в помяннике, чтобы Бог просветил его и… Возвращаюсь и узнаю, что Феликс убил его, мой маленький Феликс, кого я знала ребенком, кто всю жизнь боялся убить живое существо и не хотел становиться военным, чтобы не пролить крови. Я представила, через что он должен был переступить, чтобы совершить этот поступок, и как он, движимый патриотизмом, решился избавить своего государя и страну от источника бед.
Елисавете принадлежат самые резкие слова в адрес Распутина, которые были сказаны после его смерти. Она дала телеграмму Феликсу Юсупову о том, что он совершил патриотический поступок. Независимо от того, насколько она была права или неправа, нужно или не нужно было убийство Распутина именно в тот момент, по крайней мере, это говорит о том, что Елисавета была весьма далека от поверхностного понимания христианства, когда его путают с гуманизмом. Потому что, действительно, может любой человек ошибиться. Но гуманистические соображения ею ни в коем случае не управляли – вопреки тому впечатлению, которое складывается у некоторых от ее благотворительной деятельности в Марфо-Мариинской обители.
Зачем я это сейчас упомянул? Затем, что, бывает, очень буквально исполняются слова евангельские «враги человеку домашние его». То есть те люди, которые должны бы быть наиболее близкими, в том числе близкими и по вере, они как раз оказываются не просто далекими, но источниками особых искушений, особого давления на того, кто хочет подвизаться по-христиански.
Получалось, что держась такого строгого и сухого, безэмоционального православия, без этой, как выразились бы византийские отцы, мокрости эмоциональной, Елисавета была практически одинока в стране. Конечно, на самом деле, не одинока, конечно, ей было, у кого учиться, она была в общении с настоящими старцами, которые тогда были, и которые были носителями настоящего православия. Собственно от них она этому и научилась, но все вместе такие люди составляли лишь малый процент, я не буду говорить, населения России, я не буду даже говорить о той части населения России, которая официально считала себя православной, но даже о той части населения России, которая действительно старалась благочестиво подвизаться, среди которой потом просияло большое количество Новомучеников, к которой принадлежала царская семья.
И Елисавета, придя в православие неофиткой, и даже еще до того, как прийти, еще только рассматривая для себя, что такое православие, относилась ко всему очень серьезно, и поэтому она этим не прельстилась – этим ложным образом православия, который по своему искреннему заблуждению самые что ни на есть благонамеренные люди разделяли. Если бы массовый образ православия, который был в конце XIX века в России, не был бы ложным в каких-то своих фундаментальных чертах, то, конечно, не было бы никакой революции, и никакого большевизма в народе бы не было. Но мы знаем, что все было иначе.
И вот она этим не прельстилась. Это значило не просто разорвать со своей протестантской средой, в которой она была воспитана, и прийти в какую-то чужую и непонятную – православную, – но сама-то православная получалась такой непонятной и опасной. И она понимала, что надо идти этим путем, и этим путем шла. Особенно это проявилось, когда она поддержала имяславие.
В то же время, она понимала значение православного богословия и православной догматики, понимала, конечно, лучше почти всех архиереев, которые жили в ее время, потому что, конечно, тогдашние русские архиереи никак не могли служить не только образцом православных богословов, но даже образцом православного христианства. Я, конечно, не говорю обо всех, но говорю о девяносто девяти процентах, было одно-два исключения. Спрашивается, причем тут богословие? Оказалось, что богословие – это важно, потому что в ее время, хотя не было еще таких смут, которые впоследствии потрясли все православные Церкви (они начнутся с двадцатых годов), уже началась афонская смута, когда нечестивое учение, отвергающее почитание имен Божиих, провозгласил сам Синод Российской Церкви.
Она понимала, что имяславие – это православие. Когда разразился известный догматический спор в 1910-е годы, она сразу же заняла позицию последователей святого Григория Паламы, последователей византийского, нашего святоотеческого православия, и все время старалась, сколько возможно, ее отстаивать, и в этом весьма преуспела.
Св. преподобномученица Елисавета, видя, что происходит в собственной Церкви такое разделение в вере, не могла остаться к этому равнодушной, старалась это изучить, и как православные люди всегда в таких случаях делают, она обращалась к двум источникам.
Во-первых, сама читала книги,и, прежде всего, святоотеческие. Надо сказать, что книга “На горах Кавказа”, с которой пошел этот спор, точнее из-за ее третьего издания, которое вышло в 1911 году, была издана на деньги, пожертвованные святой преподобномученицей Елисаветой. Она эту книгу читала раньше в двух первых изданиях и, посоветовавшись со старцами своими, дала деньги на третье. При этом она всегда имела один важнейший критерий для того, что бы узнать, на чьей стороне правда, – святоотеческие книги.
Если мы будем ориентироваться на святых отцов, то это будет периодически приводить нас в состояние конфликта – мы будем расходиться с большинством, как и все святые отцы во время своей жизни периодически расходились с большинством. Это было то в острой форме, то в неострой, но главное, что это было хроническим явлением, и вот у нас такая же жизнь должна быть, если мы православные, и у Елисаветы была такая жизнь.
Во-вторых, св. преподобномученица Елисавета общалась с людьми по-настоящему духовно опытными. Тогда, в предреволюционной России, еще можно было их встретить, если этого хотеть, а она, разумеется, и захотела, и постаралась. Она общалась со старцем Германом и некоторыми другими, и все они держали совершенно однозначную позицию. Хотя, действительно, были и другие люди в то время, которые тоже слыли духовными, и сначала тоже занимали в этом споре ту же позицию, что и св. преподобномученица Елисавета, но потом, только потому, что начальство, а им был Синод, приказало, изменили свое мнение. Таким был, например, Варсонофий Оптинский. Но св. Елисавета ни в коем случае не могла бы так сделать, никакие постановления Синода сами по себе ни в чем богословском ее убедить не могли, потому что правильно богословствует только тот, кто сам свят, а не тот, кто начальник и занимает высокие церковные должности.
Но легко было говорить, что заблуждается Синод, который руководил тогда Российской Церковью, потому что Синод в качестве богословского авторитета никто не уважал и всерьез не принимал – там сидели чиновники, правда в митрополичьем сане, и всё. Синод Российской Церкви принял совершенно еретическое постановление против имяславцев, потому что это постановление, мало того, что оно было безграмотное, глупое, несправедливое – это все полбеды. И даже то, что это был просто произвол какой-то по отношению к монахам. Это все, конечно, очень плохо, но в жизни Церкви такого рода грехи встречаются постоянно, особенно со стороны начальства. Там было нечто худшее, потому что прямо в строках этого постановления там были сформулированы различные еретические положения, и Елисавета была одной из немногих, кто это понимал.
Елисавета вступилась перед царем, объяснила, что монахов оклеветали, и определила во многом его отношение к этой проблеме, который тоже занял позицию православную, с которой, мы знаем, Синод так и не согласился. Несмотря на все сопротивления Синода, святой царь-мученик Николай II заставил разрешить это дело так, чтобы пока Николай II царствовал, никаких репрессий против имяславцев употребить не удалось, и соответствующие постановления Синода оставались только на бумаге. Но потом революция опрокинула и это, и Синод опять попытался возобновить гонения на имяславцев. Но, по крайней мере, со своей стороны Елисавета делала все, что могла.
Но, как мы, опять же, знаем, Синод до революции отнюдь не был рупором православия, и потом он стал, сразу после революции, рупором предательства церковного, потому что именно Синод благословил Временное правительство и отказался от царя, и совершенно бросил его в заточении, куда его ввергло Временное правительство. Но чтобы утверждать имяславие, надо было утверждать еще и другое – надо было сказать, что заблуждаются Оптинские старцы, например, которых она любила и уважала, особенно старца Варсанофия. Надо было четко сделать такой вывод и для себя, и для других, и она это сделала. Позиция старца Варсанофия, который тут же стал подчиняться Синоду, хотя до этого одобрял имяславие, пока его Синод не осуждал, для нее не только была неубедительной, но как раз послужила скорее свидетельством того, что неубедителен сам старец Варсанофий.
Таким образом, Елисавета являет нам пример того, как нужно богословствовать в нужных случаях.
Конечно, она показывает также и пример того, как человек должен болеть о судьбе своего государства. Хотя мы, православные люди, а тем более монахи, как это уже относилось к Елисавете, понимаем, что отечество наше – небесное, что на земле у нас в строгом смысле слова не может быть никакого отечества, что мы пришельцы, где бы мы ни были на земле. Но, тем не менее, той стране, в которой мы живем постоянно, мы должны быть благодарны, и надо молиться, чтобы как можно лучше жилось людям этой страны. Собственно, монахи и существуют для того, чтобы молиться за мир, а люди, которые понимают, как это важно, потому и любят монахов, и хотят, чтобы в их стране жили монахи, которые бы за нее молились. Поэтому судьбы земного отечества или, как в случае св. Елисаветы, не отечества, а той страны, в которой приходится жить, тоже нам далеко не безразличны. Св. Елисавета, конечно, очень переживала за то, что происходило во время первой мировой войны и накануне, не озлобилась и во время революции.
Все это произошло в жизни Елисаветы, и она совершенно этим не поколебалась. Конечно, тем более она не поколебалась теми испытаниями, которые выпали в самые последние годы ее жизни – последние два года.
Глядя на пример св. Елисаветы, мы должны понимать еще и вот что: нельзя говорить, что я человек простой, я богословием не занимаюсь, не разбираюсь в этом, поэтому всякие догматические тонкости меня не касаются. Казалось бы, святая преподобномученица Елисавета имела полное право так говорить. Она ни в коем случае не считала себя богословом, не занималась богословием, веровала, как простой человек верует. Но, стремясь к духовной жизни, она все ближе и ближе приводила себя к более строгому монашеству. Фактически она стала монахиней в последние годы своей жизни.
Строго говоря, о том, что святая преподобномученица Елисавета когда-то приняла монашеский постриг (потому что преподобномучениками называют только тех святых, которые приняли мученичество, будучи монахами), доподлинно неизвестно, и название святой Елисаветы преподобномученицей основано, может быть, на легенде. Сообщение о ее тайном постриге возникло в результате того, что когда пришли в Алапаевск белые и достали из шахты тела мучеников, оказалось, что у нее под одеждой был параман и монашеский крест – такая специфическая часть облачения, которую монахи носят на себе всегда, независимо от того, как они одеты, даже если и по-светски. Но это известие не доказано, и, может быть, оно не совсем достоверно. Но как бы то ни было, даже если она была в монашеском постриге, она приняла его только одна из всех сестер своей обители; никаких сведений о постриге кого-либо еще из них нет; зато у нас есть самые что ни на есть достоверные сведения о том, что монашеская жизнь святой Елисаветы была особой и действительно не похожей ни на жизнь тогдашних мирян, ни на жизнь тогдашних монахов. Потому что она избрала такой путь, который, с одной стороны, требовал отречения от того, чем обычно живут миряне, т.е. от личной жизни во всех смыслах этого слова – и в этом смысле святая Елисавета приняла, конечно, жизнь монашескую, – но с другой стороны, она постоянно была в общении с народом: не только она сама, но и сестры служили как сестры милосердия, и хотя, в отличие от обычных сестер милосердия, они давали обеты, но эти обеты были особыми. То есть святая преподобномученица Елисавета старалась в течение всей своей христианской жизни предпринимать то, чего требовал ее долг как верующей христианки, – а это все время вынуждало ее плыть против течения.
И, таким образом, Елисавета готова была принять то, что Господь ей посылает, и последовательно делать то, что она может делать на своем месте. Когда она была богатой и состоятельной, она создала Марфо-Мариинскую обитель, которая была лучшей больницей Москвы, не потому что там были самые опытные врачи, хотя туда приглашали самых опытных врачей, но потому что там умели выхаживать. Ведь врач еще может делать все хорошо, а потом пациент умрет или, по крайней мере, не в такой полноте восстановится, потому что ухаживать за пациентом должен не врач, а средний и младший медицинский персонал, и с этим всегда было плоховато. Но в Марфо-Мариинской обители с этим было очень хорошо. Вскоре после революции закрыли эту больницу большевики, хотя они сами тоже получали там медицинскую помощь, а Елисавету арестовали и отправили на Урал. Тогда она и это приняла и, как известно из некоторых дошедших сведений, даже когда ее уже бросили в шахту, она служила подкреплением для брошенных с нею князей, пыталась там делать кому-то перевязки, потому что, когда они были брошены в шахту, то они не сразу умерли.
А если как-то обобщить, в чем состоит тот опыт, в котором ей нужно подражать, то можно сказать так: он заключается в том, чтобы иметь внутренний мир и внутреннюю монашескую жизнь при различных внешних занятиях, которые могут показаться рассеивающими и сами по себе действительно являются рассеивающими, – т.е. в том, чтобы общаться с людьми, но при этом сохранять внутреннюю собранность. Это возможно в том случае, если общаться с людьми не беспорядочно, а подчинив это общение какой-то системе, какому-то делу. Вот святая Елисавета нашла себе такое дело и показала, какого рода должны быть отношения с людьми, чтобы можно было тем, кто помогает другим людям, жить по-монашески или постепенно к этому образу жизни приближаться, что тоже ценно для многих, остающихся в миру.
Поэтому она достойно подвизалась, причем очень долгое время, и она относится отнюдь не к работникам одиннадцатого часА, – хотя тоже очень хорошо сопричтися к работникам одиннадцатого часА, – но она относится к тем, кто работал с самого первого.
Будем следовать за святой Елисаветой, близкой нам, близкой нашему времени, во многом близкой по искушениям, которые ей приходилось преодолевать, по этим искушениям она тоже особенно нам близка. И будем помнить главное, что нам нужно для этого делать: внутреннее делание – память Божия, Иисусова молитва; внешнее делание, такое в котором мы не ищем благодарности, своей славы и тому подобное; и стараться по возможности, а у всех эти возможности разные, узнавать свою веру, верить святым отцам и стараться узнавать православную догматику и не думать, что вера без интереса к догматике нас спасет. Нас спасет только такая вера, которая будет у нас сочетаться с интересом к вере, если мы хотим узнавать, как мы веруем, во что мы веруем. Тогда нам это будет открываться, хоть как-то, потому что нет человека, которому это вообще недоступно. И тогда мы будем подражать святой Елисавете, тогда наша Церковь будет истинная, а самое главное, что истинной будет наша жизнь в Истинной Церкви.
Молитвами святой преподобномученицы Елисаветы да даст нам Господь подражать ей в той мере, в какой каждой из нас призван к этому Богом. Аминь.
Составлено из слов епископа Петроградского и Гдовского Григория (Лурье) на память прмц. Елисаветы, а также отрывка из его же Жития Михаила Александровича Новоселова (Дедушка и смерть).
