Санкт-Петербург, ул. Академика Байкова, 14а

При нашем храме существует небольшая монашеская община. Сайт “Острова” опубликовал интервью с монахиней Ксенией, где рассказывается о жизни этой общины.
+ + +

Как быть монахом в миру, не в монастыре, а посреди большого города? М. Ксения (Митренина) рассказала Островам о женской монашеской общине при приходе святой княгини Елисаветы в Санкт-Петербурге.

монахиня Ксения

Острова: М. Ксения, расскажите, пожалуйста, про Вашу монашескую общину.

Монахиня Ксения: Это община в честь новомученика Александра Жаркова, первого настоятеля нашего храма, и у нас четыре монахини: матушка Александра (она старшая), мать Екатерина, мать Иоанна и я, Ксения. Община у нас такого типа, что мы живем в разных местах, но у нас ежедневные службы, некоторые общие дела и свои правила. Кроме того, у всех есть некоторые обязанности, связанные с храмом. И еще нам приходится именно в качестве общины противостоять гонениям.

— А как такая община образовалась?

— Постепенно. Некоторые из нас вели сознательную монашескую жизнь еще до пострига. Я могу про себя сказать, что у меня основные изменения произошли в 1995 году. Тогда я попыталась прожить один пробный год так, как будто монашеские обеты уже принесены, а потом — через год — решить, так нравится мне или нет. В это время у меня все было очень удачно в жизни во внешнем отношении. Середина 1990-х — это тяжелое и голодное время, но у меня была очень хорошая работа и большая зарплата, по тем временам огромная. А внутреннее состояние становилось все хуже и хуже. Я понимала: происходит не то, что нужно. Так что я пришла уже просто в полное отчаяние и ощущение безнадежности. А затем был вот этот пробный год, с 1995 по 1996, а после этого я жила уже по тем правилам, которые принципиально не менялись с 1996 года, а наш первый постриг был в 2006. Тогда, в 2006 году, было пострижено четыре человека, а через год — еще трое. Их этих двух постригов два человека позже ушли, а одна монахиня [Кассия Сенина – прим. Островов] живет независимо и какой-то свой путь пробует. А мы держимся вчетвером.

— Вы упомянули про гонения. Что вы делаете вместе в этом смысле?

— Некоторые подробности можно будет рассказать лет через десять, и это будут настоящие приключенческие рассказы. Если в общих словах, то иногда приходится ездить всем вместе, вчетвером или втроем, в какие-то государственные конторы, когда возникает серьезная угроза. Или, например, бывать в судах на каких-то ключевых заседаниях. А однажды мы совершали утреню в часовне, и туда ворвались милиционеры и выясняли, что мы там делаем. Совместное противостояние очень укрепляет. Но это все-таки совсем внешняя составляющая, а главная объединяющая сила это богослужение и некоторый общий взгляд на многие вещи.

— Можно поподробнее про богослужение – как вы служите?

— У нас есть правило, чтобы какая-то одна служба была каждый день. Это либо общая служба в храме со священником – обычно в воскресенье утром и в субботу вечером, либо, если в этот день нет общественной службы, мы сами совершаем вечернюю службу в храме. И еще, независимо от этого, раз в неделю в часовне служится утреня.

Справа налево: игумения Александра, монахиня Иоанна и монахиня Ксения после утрени на праздник Германа Аляскинского в монашеской часовне. 2012 год.
Справа налево: игумения Александра, монахиня Иоанна и монахиня Ксения после утрени на праздник Германа Аляскинского в монашеской часовне. 2012 год.

— То есть вы совершаете эти службы без священника?

— Да, когда служба не литургия и не общественная, мы совершаем ее без священника, обычным иноческим чином. Даже если на ней присутствует кто-то из духовенства, то они не служат, а просто стоят на службе и молятся, иногда читают с нами на клиросе.

— Как община соотносится с приходом?

— У нас очень важную роль в приходе играет матушка Александра. Это очень мудрый и смиренный человек — совмещающий мудрость и смирение. Она всегда в храме и со всеми общается. Что касается остальных, то кто-то взаимодействует лишь с отдельными прихожанами.

— Что можно сказать о духовном руководстве в вашей общине? Оно есть? Если есть, то что оно из себя представляет?

— Да, оно есть, конечно. Тут мне не хотелось бы углубляться в какие-то подробности. Я ежедневно советуюсь о каких-то вещах с нашим священником и духовным отцом. Скажем, у меня есть серьезные внутренние проблемы – со временем они меняются. Даже бывает трудно поверить про старые проблемы, что они были — можно только искусственно вспомнить, что, вот, действительно, они были. Но в каждый момент существует какая-то острая проблема, которая кажется нерешаемой. В такой ситуации человек вряд ли может справиться самостоятельно — останется только закрыть на нее глаза или сказать, что «так все и остается, ничего не меняется». Чтобы измениться, очень важно спрашивать совета каких-то опытных людей. Помимо того, что я советуюсь с вл. Григорием, я еще матушке Александре задаю вопросы. Она очень четко и правильно может что-то сказать. Если не понимаешь первый раз, то в другой раз она объяснит совсем другими словами. Но, конечно, матушка сама никогда не станет рассматривать это как какое-то духовное руководство или духовные советы, но это именно духовные советы, потому что они помогают решать какие-то серьезные внутренние проблемы.

— Помимо богослужения, которое вас объединяет, во всем остальном вы сами устраиваете свой образ жизни? Это на усмотрение каждой из вас?

— Я устраиваю свою жизнь по совету, потому что если я пытаюсь устраивать ее самостоятельно, то у меня всегда получается какая-то ерунда.

— А Вам хотелось когда-нибудь жить в общежительном монастыре?

— Да, хотелось, и я думаю, что общежительный монастырь это более правильная форма монашества. Другое дело, что неправильно пересаживать растение. Игнатий Брянчанинов и кто-то из древних святых, Григорий Синаит, например, сравнивали монахов с растениями. Внутренняя структура формируется в каких-то конкретных условиях. Это внутреннее растение вырастает медленно, с трудом, и оно очень хрупкое. Его очень легко заморозить или растоптать. Я тут опасаюсь и предпочитаю поменьше менять какие-то внешние вещи в своей жизни. Сейчас все организовано достаточно тихо и слаженно, и я не вижу важных причин что-либо менять. Менять организованный образ жизни было бы неполезно, мне кажется. Но если надо, то, думаю, Бог как-нибудь устроит и общежительное житие. Но я вижу это только в форме маленькой монашеской группы, скрытой от мира. А не в виде какого-то большого монастыря.

— А почему изначально не стоял вопрос о том, что нужно уходить именно в какой-то монастырь в традиционном смысле этого слова?

— Тот внутренний конфликт, который был у меня при внешнем успехе в 1995 году— он был связан с тем, что я пыталась соответствовать требованиям мира. У меня был духовный отец в РПЦ МП, сейчас он довольно известный священник. Он считал, что в христианстве очень важно, чтобы все было хорошо: хорошая работа, все остальное тоже хорошее. По его словам я все и устраивала. Но следовать чьим-то представлениям о правильности… в какой-то момент я поняла, что это ловушка и что она больше всего меня травмирует. Поэтому я тогда перестала этим представлениям доверять всем пакетом, включая и представления о внешних христианских формах. И я постаралась сосредоточиться на внутреннем, а требования о том, как принято делать там или сям — они остались за скобками. Важны были какие-то другие вещи и правила — связанные с богослужением, с Иисусовой молитвой, с некоторым внутренним удалением от людей — так, чтобы как бы не соприкасаться душами… Был набор таких внутренних критериев правильности. И я думала, что я просто вот так поживу, соблюдая эти внутренние вещи. А потом уже когда я так пожила, я поняла, что это здорово, что это настолько лучше всего остального, что лучше продолжать двигаться в том направлении. Я долго думала, что это и останется в таком тайном варианте. У меня не было цели стать монахом. У меня была цель организовать внутреннее монашеское житие. Мне казалось, что это даже такой идеал — жить по-монашески, но так, чтобы это не было заметно со стороны.

— Вы говорите, что был какой-то определенный момент, когда вы решили начать жить по-монашески. Что изменилось? Это были внешние вещи какие-то?

— Там была внешняя составляющая, которая сводилась к ежедневному богослужению, к правилу Иисусовой молитвы и к правилам общения с людьми. И была внутренняя составляющая, и она получалась серьезнее, чем внешняя. Внешнее — богослужение, например, было достаточно легко организовать, потому что к тому времени у меня был уже некоторый навык самостоятельных богослужений. К тому же, не только в Петербурге, но и в Москве, где я много работала, у меня был приход со священником, куда можно было тоже ходить. Но это были довольно маленькие изменения по сравнению с моей прежней жизнью. А про более серьезные внутренние вещи мне не хотелось бы сейчас говорить так, в формате интервью. Мне кажется, о них можно говорить только с теми людьми, которым это очень остро и жизненно необходимо.

— А можете немного пояснить, с чем были связаны внутренние вещи?

— С тем, что человек обычно смотрит на себя изнутри, и он многие вещи видит о себе неправильно. И вокруг себя он видит только что-то, что согласуется с его прежним опытом. Как в известном стихотворении про кошку:

Где ты была сегодня, киска?
У королевы у английской.
Что ты видала при дворе?
Видала мышку на ковре.

Это о том, что человек видит обычно только то, что он уже привык видеть, а другого не замечает. В христианстве очень опасно решить, что я что-то уже знаю. Чем больше человек очищается от мусора, тем больше он понимает, что он находится перед чем-то таким великим, от которого он на самом деле очень далек. Но это не отчаяние, а наоборот. И на первом этапе очень важно, чтобы человек не очень доверял своим представлениям, чтобы он перестроил свое внутреннее представление о самом себе и о мире. Полностью его нельзя перестраивать. Какие-то вещи, интуитивные, базовые, с детства — они важны и должны остаться. А вот всякие внешние «я хочу», «я знаю» — они многие неправильные. И есть христианские традиции, в послушничестве, цель которых — чтобы человек все это оставил. Это на самом деле можно организовать. Мне очень повезло, все удивительно складывалось — «Господь пасет мя и ничтоже мя лишит», но мне кажется, что и другой человек, если он искренне захочет, ему обязательно что-то подскажут. Нужно только действовать ни в коем случае не самому, а надо спрашивать совета у разных людей, которым ты доверяешь. И все выстроится.

— Обычно про монашеское отречение от мира принято думать так, что человек перестает общаться со своим привычным кругом семьи, друзей, перестает работать на светской работе, уезжает из города. Но в случае вашей общины этого не происходит. Получается какая-то менее… какая-то особая форма монашества.

— Да, получается именно какая-то «менее». В чем-то она, конечно, неправильная. Идеально это когда, наверное, человек порывает со всем. Хотя, насколько я знаю другие монастыри, там не происходит такого, что «полностью порывает», там сохраняется какое-то общение с родственниками. Что касается нашего случая, то, например, у одной из наших монахинь мама парализована, лежит уже много лет. Ей бросить маму свою и перестать за ней ухаживать — это было бы неправильно. У меня ситуация другая, но она тоже не оставляет выбора. Я понимаю, что теоретически могло бы быть как-то более по-монашески, но я просто не вижу возможности что-то изменить сейчас и сделать иначе. Более того, я не уверена, что это привело бы к улучшению в нашей жизни, а не к ухудшению. Вообще многие вещи должны как-то естественно развиваться, а не так, что просто хлопнули шапкой об пол, или по столу, по чему там ею хлопают. «Айда, сжигаем мосты» — я как-то не очень верю, что это правильный способ. Обычно этого не хватает на долго.

монахиня Иоанна

Монахиня Иоанна из Санкт-Петербургской монашеской общины.

— Получается, что при отсутствии каких-то внешних монашеских форм отречение от мира все равно бывает возможно?

— Ну конечно. Монашество это прежде всего внутреннее делание. Как известно, Игнатий Брянчанинов писал про монахов во фраке. Есть еще катакомбные традиции монашества в миру. Я когда была в Воронеже, меня очень порадовало, что в катакомбном монастыре многое организовано так же, как у нас. У них эта традиция тоже как-то сложилась. Например, приходят монахини в светском, переоблачаются в храме, а после расходятся. Это у нас тоже такое правило, что не надо ходить в монашеской одежде по улице, так как это лишнее привлечение внимания и некоторое насилие над миром, навязывание ему своих обычаев.

— Можно ли сказать, что при таком способе монашеской жизни в миру больше искушений, больше трудностей?

— Да, я думаю, что, конечно, больше. Потому что мир затягивает, когда ты от него не так далеко. Но опять же если человек живет в монастыре, то там какой-то другой мир затягивает, который тоже может подменить собой все главное. Но у нас гораздо больше пересечений с миром, и он затягивает гораздо сильнее. В этом большая сложность и большая опасность. Но тут можно что-то предпринимать, если помнить об этой опасности.

— Вы читали «Исповедь бывшей послушницы» Марии Кикоть? Что Вы думаете про женский монастырь, который там описан?

— Я читала не целиком, местами. Мне это все отчасти знакомо – я ездила по монастырям в свое время. Мне кажется, там, конечно, есть искажения серьезные в духовном плане. Но опять же я не берусь судить полностью, во-первых, я не очень внимательно читала, во-вторых, я уверена, что про любую, даже хорошую общину можно написать ужасы. Но, честно говоря, матушки, которые подписали то письмо в защиту, которые считают, что все это хорошо и правильно, они мне и своим текстом, и своим видом некоторый ужас внушают. Очень не хотелось бы с ними встретиться в жизни.

— Что бы вы посоветовали человеку, который решил попробовать в своей обычной жизни жить по-монашески?

— Мне кажется, что если человек будет пытаться совсем один, то его унесет куда-то. Может быть, его Бог не оставит. Но он должен начать что-то делать и попытаться воспользоваться теми способами взаимодействия с единоверцами, которые он видит. Попытаться пообращаться к этим людям с некоторыми вопросами. Но осторожно. И посмотреть, что они отвечают. Посмотреть, есть ли от этого польза. И постараться устроить свою жизнь не самостоятельно, а все-таки в совете с кем-то. Тогда будет меньше опасность ошибиться и сбиться с пути. И если человек начнет выполнять то малое, что он может, то, думаю, Бог потом подаст какие-то дополнительные средства. Человек дальше увидит какие-то еще возможности и получит людей или человека, с которым он сможет согласовывать свои действия и свой путь, чтобы не сбиться слишком сильно.

— А что можно посоветовать человеку, который уже начал жить по-монашески, какое-то время прожил и оказался в некотором кризисе, когда по какой-то причине уже ставший привычным образ жизни перестал работать?

— Тут надо сесть и подумать, чего я все-таки хочу в жизни. Может быть, человеку нужен какой-то другой путь. Ничего в общем в этом фатального нет. Но если он считает, что ему именно туда, тогда это довольно типичная задача. Человек столкнулся со сложностью, и надо подумать, как ее решать. Подойти к этому, как к какой-то другой сложности в жизни. Ведь с другими проблемами, даже бытовыми, человек начинает думать, в чем причина, как исправить. Очень разные могут быть причины, но, опять же, со стороны кто-то может увидеть их лучше, чем изнутри.

Беседовала Алена Чепель