Санкт-Петербург, ул. Академика Байкова, 14а

Притча о злых виноградарях: Господь имел в виду то, что народ иудейский сделает с Сыном Божиим. Также эта притча относится ко всем еретикам и раскольникам. Что обозначают виноградник и башня. “Душевный” смысл притчи: мы лично отвергаем Бога ради каких-то наших страстей и мирских интересов. Более глубокий смысл: мы можем привязываться к церковной жизни из-за нецерковных соображений. Соблазн гордости. Цель христианской жизни — не какие-то блага, хотя бы и такие, как независимость от мира, а Живой Бог, Которого надо слышать в себе.

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Сегодня мы слышали в Евангелии притчу о злых виноградарях, в которой Господь очень прозрачно показал заранее, что сделает народ иудейский с Ним — Сыном Божиим. А в притче этой идет речь о том, как некий человек оставил свой виноградник, который он насадил, укрепил, хорошо оборудовал, поставил там башню и оставил его некиим работникам, которые там работали до того времени, когда нужно было отдавать плоды. Когда он послал к ним своих служителей, чтобы взять плоды, они ничего не отдали служителям, а просто выгнали их, кого-то побили, а кого-то и убили. Тогда господин решил, что пошлет к ним своего сына, потому что сын — это тоже хозяин; и может быть, они его усрамятся и уже ему отдадут то, что причитается. Но когда сын пришел к виноградарям, тогда они сказали друг другу: “Если мы сейчас его убьем, то тогда все будет наше, потому что это наследник”. И они его действительно убили. “И что сделает господин виноградника с этими злыми делателями?” — спрашивает Господь и отвечает: “Злых зле погубит”, — т.е. пощады им уже не будет.

И конечно, “телесного”, т.е. буквального смысла эта притча никакого не имеет, потому что это не рассказ о событии, которое где-то когда-то совершилось, а это просто некая история, поясняющая нам какую-то мысль. И прежде всего, это была мысль о том, что народ иудейский, который не принимает Сына Божия, который его убьет (и вскоре народ иудейский действительно это сделал), сам будет за это проклят и отвержен. И действительно, все это произошло. И мы даже не можем сказать, что в этом смысле эта притча к нам не имеет никакого отношения только лишь потому, что отвержение народа иудейского совершилось уже давно, почти 2000 лет назад. Потому что с тех пор эта притча в том же самом смысле продолжает исполняться над новыми иудеями, которыми являются все еретики и раскольники. Эти люди делают вид, что являются Церковью: во-первых, они сами на этом настаивают, а во-вторых, по многим признакам у них действительно тоже как будто бы Церковь. Но там нет самого главного — нет правильной веры в Бога, веры в Церковь и стремления сохранить церковное единство. Все это по внутренней сути является богоубийственными замыслами, и все еретики являются новыми иудеями. И можно сказать так, что иудеи — это самые первые и главные еретики; а ереси, как мы знаем, появлялись уже в первые времена христианства и будут продолжать появляться до самого скончания мира. И в наше время как раз господствует такая ересь — экуменизм, — которая соединяет в себе многие и многие ереси, которые появлялись уже раньше и были осуждены. Объединяет она их тем, что вообще отрицает, что может быть какая-то абсолютная истина, и поэтому, вместо разделения на истину и лжеучения, экуменизм разделяет все религиозные учения только на большие и меньшие истины, как будто бы истина есть у всех, но у одних больше, а у других меньше.

И все мы понимаем, что под виноградником, “виноградом” по-церковнославянски, имеется в виду Церковь. Действительно, виноград в Библии — это все время народ Божий. И например, когда при архиерейском служении звучат слова Псалмопевца: “Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей”, — то эти слова о винограде прямо относятся к пастве, к народу Божию. А что касается столпа — какое-то непонятное для нас сооружение, а в буквальном смысле это просто сторожевая башня на виноградном поле, — то надо знать, что на языке той эпохи, когда это все говорилось, в иудейском мире это слово означало храм. Потому что в последние века ветхозаветной религии, перед наступлением христианства, слово “башня” часто служило не только в своем светском значении (хотя это тоже оставалось), а именно для обозначения храма. Потому что иудеи, бывшие за несколько сот лет перед тем в Вавилонском пленении (где с тех пор все время оставалась иудейская диаспора, т.е. иудейское рассеяние в каком-то количестве), привыкли к той храмовой архитектуре, которая была в Вавилоне, — а это были такие высокие башни, зиккураты. И поэтому слово “башня” в Священном Писании в поздних текстах постоянно означает храм, начиная уже с III или II века до Рождества Христова, с книги Еноха. Здесь, таким образом, Господь — и для Его современников это было очень понятно — прямо говорит, что люди завладели храмом, завладели незаконно и не хотят отдать истинному наследнику.

Но кроме того, что эта притча продолжает сбываться в церковной жизни во все времена до скончания света, надо помнить и то, что она, конечно же, относится и к каждому из нас лично. И тогда надо говорить уже не о еретиках, не о иудеях, не о раскольниках, а надо говорить о внутренних еретиках, так сказать, которые живут в нашей собственной душе: мы тоже говорим Богу, что не хотим Его знать, а хотим остаться с чем-то мирским и даже, хуже того, с какими-то своими страстями, и ради этого отвергаем Бога. Таков общий душевный смысл этой притчи. Если мы будем хотя бы его помнить, то уже это хорошо.

Но конечно, на самом деле даже и “душевный” смысл (т.е. относящийся к спасению каждого из нас) этой притчи гораздо глубже. И на более глубоком уровне она означает вот что. Мы можем быть, подобно этим виноградарям, членами Церкви. Но что это нам дает? Это нам дает много хорошего для устроения мирской жизни. Во-первых, мы, может быть, просто приходим в приятную компанию, хорошо проводим время, и нам нравится богослужения (может быть, кому-то оно не нравится, но много и таких, которым оно нравится); это самое грубое удовольствие, которое к жизни вечной не имеет никакого отношения, но которое нам дается в Церкви. Но конечно, мирские привязанности, которые, как ни странно, нас могут связывать с Церковью, бывают гораздо глубже. Потому что мы смотрим на людей в мире, как они беспокоятся от того и от этого (например, что их обидели на работе, что они не могут сделать карьеру), а нам это все не важно, если мы действительно верующие христиане. И вот это содержит в себе некоторый тонкий соблазн. Потому что, действительно, оказывается, что христианину в мире жить легче, т.к. многие вещи, которыми мир задевает неверующих людей, для христианина не играют никакой роли. Но если действительно мы чувствуем, что нам в мире становится легче жить, потому что мир нам становится все более и более безразличен, то мы оказываемся перед гораздо более сильным соблазном: мы оказываемся перед соблазном использовать христианство как бы для такого облегчения собственной жизни, — и мы, отказываясь от внешнего мира, начинаем привязываться в результате к тому миру, который создаем внутри себя. А мир, который мы создаем внутри себя, — это вот некоторый душевный покой, некоторая самоуспокоенность; а на более тонком уровне еще худшие вещи начинаются, которые все сводятся к слову “гордость”. Гордость — это то, что отличается от тщеславия. Тщеславие — это когда мы хотим хорошо выглядеть перед другими людьми; а гордость сама по себе, если она не переходит в тщеславие, не интересуется мнением других людей. Мы считаем себя — именно себя, а не других людей — окончательными арбитрами, и только свое мнение для нас по-настоящему значимо и интересно. И мы постепенно совершенно замыкаемся сами на себя; и на самом деле нас уже не только мир перестает интересовать (эти его грубые соблазны), мы не только становимся независимы от мнения других людей, но мы в конце концов становимся независимыми и от Бога и, подобно злым виноградарям, мы говорим Богу: “Вот, Ты нам все дал, а теперь мы Тебе уже ничего не вернем”. Потому что самое большое из житейских благ, которое мы можем получить в Церкви, — это именно независимость от внешнего мира.

Но надо понимать, что это благо не есть дар духовный. Такой дар имеют и какие-нибудь восточные йоги, имели его и языческие философы вроде стоиков и киников, но это совершенно не было душеспасительным. Это средство, но не цель. Без этого средства нам затруднительно спастись, разве что нас кто-нибудь мучить начнет и убивать; а если мы просто вот так живем и спасаемся, то отрешиться от мира необходимо, и поэтому эти блага, которые есть и у нехристиан, нам тоже необходимы. Но как они нехристианам не послужили во спасение, так и нам они не послужат во спасение сами по себе. И как все мирское, они могут для нас стать источником страстной привязанности. Именно поэтому мы никогда не должны забывать о цели. А цель нашей христианской жизни является не чем-то таким, о чем, просто как о предмете, нужно помнить и не забывать, а она есть живой Бог, к Которому нужно обращаться и Которого надо слышать в себе. Обращаться и слышать Его в себе нужно как минимум точно так же, как мы слушаем и обращаемся сами к себе лично. Так, для каждого из нас бытие нашего “я” есть некоторая самоочевидность. Каждый человек верит в то, что он существует, не потому, что он может себя потрогать или посмотреть на себя в зеркало; если бы он ничего этого не делал — а некоторые больные не могут этого сделать, — то и тогда все равно он бы верил в свое существование. Вот, точно так же нам доступна вера в Бога, и так удостоверяется реальность бытия Божия — не из того, что мы можем Его потрогать или увидеть, а из того, что мы можем просто дать Ему открыться в нас так же, как в нас открывается наше собственное “я”. И вот об этом никогда нельзя забывать. Эту память Божию всегда надо иметь, к ней всегда надо обращаться, и ради нее уже затем пытаться стяжать и те добродетели, за счет которых мы действительно освобождаемся от мира, и которыми мы действительно в некоторой степени уподобляемся всяким стоикам и киникам или даже йогам. И Господь да подаст нам достигнуть той единственной цели — Царства Небесного, — для достижения которой Он и дал нам виноград, а именно Церковь Христову. Аминь.