Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Сегодня мы продолжаем наши беседы о «Сотницах о любви» св. Максима Исповедника и переходим, наконец, к тем главам, где он говорит о любви к ближнему. Нам кажется привычным, что, сказав о любви к Богу, надо сразу же, как в евангельской формулировке, говорить о любви к ближнему. И даже более мы привыкли к другому: начиная с XIX века, о любви к ближнему любят поговорить, когда ею подменяют любовь к Богу.

У святого Максима совсем не так, поэтому мы только сейчас подошли к теме о любви к ближнему. И в этих главах он тоже подходит к ней не всесторонне, потому что наверняка об этом можно очень многое и разное сказать, но сейчас он говорит только о самом трудном в этой любви к ближнему — о том, чтобы его хотя бы не ненавидеть: что делать, если для меня существуют какие-то поводы ненависти. И св. Максим объясняет, что делать, и почему надо делать только это.

Первое, что он говорит на эту тему:

«13. Любящий Бога не может не любить и всякого человека как самого себя (это точно по Евангелию), хотя не благоволит к страстям тех, кои еще не очистились (то есть это не значит, что мы должны любить кроме человека его грехи – грехи любить, конечно же, не надо). Почему – когда видит их обращение и исправление, радуется радостью безмерною и неизреченною.»

Это нам близко и понятно, что когда кто-то исправляется – это прекрасно. Но мы знаем, что бывает и иначе, потому что зависть человека отравляет настолько, что доходит до того, что человек уже не рад, что кто-то исправляется в тех грехах, в которых был раньше известен. Ему не верят, чтобы не допускать такой мысли, а если верят, то это не радует. Конечно, любящий Бога всегда будет радоваться чужому исправлению.

И дальше Максим продолжает в следующей главе:

«14. Нечиста страстная душа, наполненная помыслами вожделевательными (похотными) и ненавистливыми.»

То есть помысл ненависти равносилен помыслу похоти – это крайняя нечистота. Наверное, это не требует никакого комментария, поэтому читаем дальше:

«15. Видящий в сердце своем след ненависти к какому бы то ни было человеку, за какое бы то ни было падение, совершенно чужд любви к Богу. Ибо любовь к Богу никак не терпит ненависти к человеку.»

Здесь необычно то, что даже след ненависти, — а не то что там какая-то яркая ненависть, причем, абсолютно все равно, по какому поводу и к кому именно, — делает совершенно чуждым любви к Богу. Интуитивно мы понимаем это совершенно иначе, если специально над собой не работали: если у меня след ненависти, то у меня какой-то след нелюбви к Богу. Но тут наоборот: если у меня след ненависти, то у меня совершенно никакой любви к Богу нет, даже следа, потому что любовь к Богу никак не терпит ненависти к человеку.

Очень часто понимать святых отцов нам мешает то, что у нас все «серединка на половинку», все разбавлено. Когда разбавлено – это бессмысленно и не работает. А вот именно «никак», «никогда» — это святоотеческое учение, которое приводит к результату.

И дальше он продолжает:

«16. Любящий Мя, говорит Господь, заповеди Моя соблюдет (Ин. 14, 15). Заповедь же Моя сия есть, да любите друг друга (Ин. 15.12). Итак, не любящий ближнего не соблюдает заповеди (это естественно, потому что дана прямая заповедь): а не соблюдающий заповеди не может любить и Господа.»

Потому что любовь к Богу и любовь к ближнему, как мы научены не только св. Максимом, – это две стороны одного и того же. Если где-то что-то нарушается, то не может быть и любви к Богу. Конечно, это верно и в обратную сторону: если не любить Бога, то нельзя любить ближнего, а то, что кажется любовью к ближнему – таковым не является.

Следующая глава:

«17. Блажен человек, который всякого равно любить может.»

Это такое место церковного учения, которое есть и у других святых отцов, — что любовь ко всем должна быть одинаковая. То, что в миру называется любовью, в принципе не может быть одинаковым ко всем, это какие-то особенные привязанности к чему-то, что является необычным. А если любовь ко всем одинакова, то это должно быть обычным, совершенно равным ко всем. С другой стороны, она никого не избирает – любовь человека такая же, как любовь Божия, равная ко всем. Отвечают на такую любовь все по-разному, поэтому реальные взаимоотношения оказываются разнымы, но со своей стороны христианин должен, как Бог, любить всех.

Но то, что относится ко всем, существенно отличается от того, что в миру называют любовью. Это такое общее настроение духа, которое не помрачается никакими качествами человека. Мы не начинаем  кого-то любить больше, если мы любим его по-христиански, оттого, что он добродетелен, — хотя, может быть, мы начинаем ему больше доверять, с ним советоваться, дружить и так далее, но любить больше мы его от этого не начинаем. И не начинаем любить меньше от того, что он не добродетелен.

Продолжаем дальше:

«18. Блажен человек, не привязанный ни к какой вещи тленной или временной.»

Казалось бы, зачем это здесь? Это ведь повторение того, что уже было сказано до этого – что любящий Бога не должен иметь никакой привязанности. Зачем здесь это повторяется? Подождем ответа и послушаем еще одну главу, тоже повторяющую:

«19. Блажен ум, который, минуя все твари, непрестанно услаждается Божественною красотою.»

Это опять повторение – эта мысль уже была. Зачем она здесь повторяется? Понять это нам поможет последняя глава на сегодня:

«20. Кто, попечение о плоти простирая до похотей, за что-либо временное злопамятствует на ближнего: тот служит твари паче Творца.»

Вот теперь, наконец, мысль замыкается. Любить ближнего ровно невозможно, если иметь какое-то попечение о твари. Если мы что-то хотим в этом мире, то нам будет, что с ближним делить. И тут не обязательно ссориться из-за имущества, но хотя бы из-за того, что у нас разные взгляды на какой-нибудь предмет, — вот таким образом можно делить. Вокруг нас часто ссорятся люди не из-за того, что они не поделили какие-то материальные ценности, а из-за того, что не поделили, скажем, идеологические ценности. Одни считают, что надо так, а другие – эдак. И ведь ссорятся на всю жизнь – поразительно просто иногда бывает.

Но что это нам показывает? То, что мешает нам любить ближнего вещественная привязанность к нему. А единственное, что позволит любить нам ближнего – не иметь пристрастие к вещественному, и это мы должны делать из любви к Богу. Поэтому ни о какой любви к ближнему нельзя говорить у человека, который всерьез, на уровне привязанности, ценит что-то вещественное, — потому что у него с этим ближним есть что делить. Если тебе есть что делить – а это есть потенциальный спор, — то любить ты его не можешь.

И вот самое главное, чем завершил св. Максим эту главу: если ты имеешь что-то против ближнего, то это идолослужение. Он уже и раньше говорил, что привязанность к вещам – это идолослужение. Идолослужение на библейском языке, который является языком святых отцов, —  это худший грех, хуже убийства и прелюбодеяния. И привязанность к вещам – это идолослужение. И здесь он объясняет последствие этого идолослужения: человек начинает не любить и даже ненавидеть ближнего. Поэтому, если мы хотим относиться к людям по-христиански, то мы сами должны быть бесстрастными. Именно это бесстрастие от нас требуется.

Мы стремимся к бесстрастию, а в силу этого мы стремимся к тому, чтобы всех людей любить одинаково, никого ни за что не ненавидеть. Но можно сказать и противоположным образом, и тоже будет правильно: если мы просто упражняемся на том, как бы не возненавидеть человека, когда он подает нам для этого повод, — для нас это искушение, — и если мы с такими искушениями справимся успешно, то мы будем немножко приближаться к бесстрастию.

Более того, весь принцип общежительного монашества устроен на том, что монахи доставляют друг другу разные неприятности просто в силу того, что они вместе живут, и если они их терпят, то достигают бесстрастия. В какой-то степени это проявляется даже в приходской жизни — мы легко можем вспомнить — и вообще в нашей жизни.

Поэтому не надо думать, что если люди к нам проявляют что-то нехорошее и тем самым нас искушают, то для нас это плохо. Если Господь это допустил, значит, для нас это шанс сделать какой-то шаг в сторону бесстрастия. И мы будем стараться им пользоваться.

Аминь.

епископ Григорий (Лурье)